Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

— Человек может быть образованным и малограмотным, Анастасия Гавриловна. Но это совсем не значит, что ученые люди лучше, а неученые — хуже. Все мы едим один хлеб. Хорошие люди рады хлебу — он у всех. А плохие — страдают, что у всех. Для них хлеб имел бы ценность, если бы его ели только они, а другие глядели бы им в рот и завидовали. И потом, Анастасия Гавриловна, никто не знает, в какой день и час покинет эту жизнь. Вполне может такое случиться, что я еще поживу. Как тогда быть, если я переживу вас?

Краска обиды вспыхнула на скулах Анастасии.

— Это уж точно: хлеб один, а ученость разная. Уж вы, ученые, друг дружку в беде не оставите. Вошьют вам новое сердце, еще в газетах про то распечатают. Всех переживете. Это мы, дураки, своей смертью помрем. Ладненько.

И пошла. Немолодая, тяжелая, несчастная. Пошла из «больничной зоны», вызывая у встречных сочувствие.

Когда-то он часто поднимался по этой лесенке навстречу сырому хлебному запаху. Так он ощущал запах дрожжей, хотя сырой хлеб пахнет сырым хлебом, а отнюдь не дрожжами. Однажды он постарался определить этот запах, и тогда ему показалось, что дрожжи пахнут весной, первой травой, что они как дыхание какой-то скрытой земной силы. Тетя Вера, когда он ей сказал об этом, осуждающе покачала головой, но годилось ему, директору комбината, придумывать такое про дрожжи. Во всех его словах ей чудился какой-то скрытый смысл, она так и не поверила до конца, что поднимается он в дрожжеварню без всякого умысла, а просто посмотреть, как вызревают дрожжи, поговорить с ней. Однажды Полуянов случайно услышал, как на вопрос: «Чего это он к тебе заладил?» — тетя Вера усмехнулась и ответила: «Поддруживает». Словечко обидело его, живи и оглядывайся, кто и как расценит твое движение души.

Но сегодня, перечитав письмо от родителей Анечки Залесской, он подумал о том, что не хочется ему говорить об этом письме ни с Алексеевым, ни тем более с Костиным, не хочется посвящать в него никого, кроме тети Веры. Он даже представил себе недоверчивый взгляд ее, скрывающий удивление: а чего это я должна судить-рядить, есть и поумней и пообразованней меня советчики.

Сначала Федор Прокопьевич хотел поговорить с самой Анечкой. Хоть про письмо ей знать не надо, оно адресовано ему, и отвечать на него ему, но все равно это был самый короткий и честный путь. «Вызову и спрошу, — думал Федор Прокопьевич, — про жизнь, довольна ли новой квартирой, ну, а там, если получится, поверну к родителям, выясню, почему она их забыла». Но Залесская исчезла из его поля зрения.

Она была, как всегда, на работе, но уже не стремилась в его кабинет. Федор Прокопьевич со дня на день откладывал разговор с ней, а тут явилась к нему Полина Григорьевна, начальник планового отдела, и вовсе смутила его. Вошла в кабинет, защелкнула на замок дверь, устроилась в кресле и скорбным голосом произнесла:

— Кто бы мог подумать, Федор Прокопьевич, у Залесской с Костиным роман.

В другое время он бы ей ответил: «Любовь, Полина Григорьевна, мир чарует. Романы, слава богу, нам не планируют, так что не будем тратить на них рабочее время». Но сейчас он должен был писать ответ Анечкиным родителям, и поэтому новость, которую принесла Полина Григорьевна, сразила его. Спросил со слабой надеждой:

— Может быть, сплетня? Костин же вернулся к своей прежней семье.

— Вернулся и развернулся. — Лицо у Полины Григорьевны было расстроенное, она пришла не посудачить. — У таких, как Костин, это просто. Он падший человек, на нем это написано, надо быть Анечкой, чтобы не видеть этого.

Федор Прокопьевич поборол желание показать ей письмо родителей Залесской, слишком было оно доверительным.

— Сложное это дело, Полина Григорьевна, можно даже сказать — интимное. Представим, что действительно роман. Что я, как директор, могу поделать?

— Вот-вот, — вспыхнула Полина Григорьевна, — деликатничаем, а потом отвечаем на вопросы: куда смотрел коллектив, где были товарищи по работе?

— Я поговорю с Костиным, — пообещал он, — и откройте дверь, а то и нам приклеят что-нибудь вроде романа.

Этими словами он как бы сказал, что все-таки не совсем уверен в романе Костина с Анечкой, вполне возможно, что это чей-то досужий вымысел.

С Арнольдом Викторовичем говорить ему было не легче, хотя в их служебной биографии была вначале полоса дружбы. Оставшись после работы, в ожидании, когда третья смена выдаст первую партию хлеба по измененной технологии, или задерживаясь по какой другой производственной нужде, они, случалось, много говорили на разные темы. Пили чай в противопожарной комнатке и откровенничали. Это были мужские разговоры, никогда в другое время они не возвращались к ним, не делали попыток наполнить дружбой свои выходные дни и другое свободное время.

Машины для ускоренного приготовления теста в сухарном цехе, именуемые в документах агрегатами ХТР, были занаряжены хлебокомбинату еще во втором квартале, но вот кончался уже третий, но, кроме телеграммы: «Отгружаем», — никаких вестей о них больше не поступало. Арнольд Викторович собирался в командировку к поставщикам, звонил им из кабинета директора, сверял с Федором Прокопьевичем технические и денежные документы на получение машин. Поговорить о Залесской возможность была, но лучше бы ее не было, так трудно оказалось начать этот разговор. Наконец, Федор Прокопьевич решился.

— Заранее приношу извинения, хочу задать вам один щепетильный вопрос.

Костин поднял голову, прищуренные глаза выразительней слов говорили: знаю я твой вопрос.

— Какие у вас отношения с Залесской?

Костин вздохнул.

— Быстро у нас разносятся новости. А что, собственно, интересует? Все давно известно. Старо как мир. Он и она. Мужчина и женщина. Какие между ними отношения? Могу сказать, Федор Прокопьевич, лишь одно: время персональных дел и коллективного любопытства по части интимных подробностей прошло. И не надо вам спешить с оргвыводами.

— Она — молодой специалист. Неопытная девушка. У нее есть родители. Они волнуются.

— Это вы волнуетесь, Федор Прокопьевич. У вас дочь, и вы о ней волнуетесь. А волноваться нечего. Надо просто встряхнуться и поглядеть вокруг. Никто из молодых не живет уже так, как жили вы в годы своей молодости. Я формально не женат, и Залесская не замужем. Вы хотите, чтобы мы по решению коллектива завтра побежали в загс и подали заявление? Тогда к нам не будет никаких претензий?

— С меня ваши речи как с гуся вода, — Полуянов возненавидел Костина: и как возлюбленного Залесской, и как главного инженера, хозяина машин, которые пекут хлеб. — Но Залесской нелишне знать, что в загс вы не собираетесь.

— Она любит меня! — крикнул Костин. — Вам это что-нибудь говорит?