Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

Она пришла тогда, в субботу, в больницу. Горюхин мог думать что угодно: вот, мол, свистнул, позвал — и прибежала. Зоя Николаевна решила не уверять его, что, пришла только к Серафиму Петровичу. Настроилась спокойно перенести все намеки и словечки, которые обрушит на нее Горюхин. «И все же, Андрей Андреевич, вы — хозяин клиники, но не моей жизни». Это же надо так раздуться от собственного самосознания — увидел, понравилась, победил. Даже если бы Горюхин полюбил ее серьезно, пригласил в загс, то и тогда бы она и бровью не повела. Быть женой знаменитости — это не ее удел, это расхожая мечта молоденьких дурочек у них на телевидении. А она в полной мере представляет, что это значит — отказаться от себя, оторваться от своего, пусть пустынного, берега и болтаться щепкой в чужом океане.

— Я плохо вел себя в прошлый раз, — сказал Горюхин, — но поверьте, получилось все это само собой, без моего намерения выглядеть дураком в ваших глазах.

— Забудем, — ответила она, — давайте говорить о Серафиме Петровиче и не станем отвлекаться.

— Давайте, — согласился Горюхин. — Он идеальный человек в ваших глазах?

— Он мой отец, друг, родной человек. Эта операция, она ему действительно необходима?

— Необходима. Только не ему, а мне.

— Вам? Как понимать эти разные интересы, больного и ваши?

— Лично вам ничего понимать не надо. Вам надо всего лишь поверить, что каждый специалист знает свое дело больше, чем любой философствующий об этом деле гуманитарий. И если я говорю, что эта операция нужна мне, значит, я знаю, что говорю. Больного обуревает одна забота: я хочу быть здоровым, хочу жить. А врачу, между прочим, тоже хочется жить. А как же жить, если ты мог спасти человека и не посмел, или не мог, а взялся и не спас?

Похоже, он ее отчитывал, ставил на место, чтобы не витала в своих гуманитарно-режиссерских представлениях, как в облаках.

— Значит, операция вам нужна, потому что вы верите, что сможете его спасти?

— Я так не сказал. Спасать его надо, и я буду его оперировать, хотя и не знаю, что из этого получится.

Горюхин говорил спокойно, только излишне откровенно. Зою Николаевну его слова напугали.

— Но есть же научная картина его заболевания, рентгеновские снимки, анализы… Если вы не уверены, тогда, может быть, не стоит браться?

— А вот об этом врачу говорить никогда не надо. Это решает только он сам. Врачу надо помогать по-другому. А вы не помогаете, не ответили на мой вопрос: идеальный ли человек в ваших глазах Серафим Петрович?

Зоя Николаевна смутилась. Идеальный герой в литературе, идеальный человек в жизни — в самом этом слове «идеальный» было что-то запредельное, из области эмоций, как восторженная, без чувства меры похвала. Но они здесь, к сожалению, не на юбилее Серафима Петровича. Спрашивал хирург, в чьих руках была жизнь старого Симочки.

— С определенной стороны, — ответила Зоя Николаевна, — его жизнь можно назвать идеальной. Он никогда не курил, никогда не пил, даже в свои былые крепкие годы. Не злобствовал, не завистничал, не интриговал. Честно, то есть много, не жалея себя, работал, но не до упада, не до одури. — Она замолчала.

— Продолжайте, — в голосе Горюхина было одобрение, словно все, что говорила Зоя Николаевна, было для него очень важно. — С физической стороны жизнь действительно близка к идеальной. Но вы ничего не сказали о сердечной наполняемости.

— Наполняемости? — Зоя Николаевна усмехнулась. — Любил ли он, страдал? Знаете что: давайте поменяем термин «идеальный» на «интеллигентный». Серафим Петрович — интеллигентный человек. Какова сердечная наполняемость — на донышке или через край — такие люди не выставляют напоказ.

— Жаль. Это мне не дает определить, хотя бы приблизительно, его жизненный ресурс.

— Не понимаю.

— Вы не очень прилежная ученица, не усвоили урок. Я же вам говорил: лично вам ничего в этом понимать не надо.

Но она кое-что поняла: Симочка стар, помимо рентгена, анализов, нужны были и иные сведения о его организме. Сердце, надорванное страстями, волнениями, побитое изменой, даже чрезмерно попрыгавшее от счастья, — к старости совсем не то сердце, что билось ровно всю жизнь.

— Мне кажется, — сказала она, — что и со стороны «наполняемости» его сердце не знало особых перегрузок.

— Вот это плохо, — удивил ее своим ответом Горюхин, — этого я и боялся.

Он вел себя доверительно, но вместе с тем и строго, его красивые, тяжеловатые глаза, которые она в первую встречу окрестила про себя «бычьими», спокойно глядели на нее, и не было в них прежнего ленивого мужского интереса, который превращал эти глаза в наглые.

— Кто такая Капитолина Сергеевна? — тихо спросил Горюхин, когда они молча пересекли коридор и подошли к палате, в которой лежал Серафим Петрович.

— Она с ним вместе отдыхала в санатории. Потом сопровождала его сюда по просьбе врачей, по специальной командировке. Вы знакомы с ней? Разве она не уехала?

— Она уехала, — ответил Горюхин. — Вчера. Странно что об этом сообщаю вам я.

Он расстроил Зою Николаевну и этими словами, и тем, что не вошел с ней вместе в палату. Вот тебе и вся любовь с первого взгляда.

Серафим Петрович лежал на спине, голова — на плоской подушке, подбородком вверх. Скосил глаза на Зою Николаевну и бесшумно захлопал в ладони. Та шмыгнула носом, боясь заплакать: зачем человеку дано быть старым? Особенно такому, с повадками младенца.

— Ты тут лежишь, — сказала она беззаботным голосом, — а внук твой в это время делает карьеру. У него уже другая профессия — он дворник.

Серафим Петрович улыбнулся.

— Я знаю. Он был у меня на прошлой неделе. А вчера получил от него письмо. Оказывается, его выдворили из клиники без права посещения. Он будоражит меня, кричит, поднимает мне давление. Сам Горюхин перехватил его в коридоре и проводил к выходу. Ты видела сегодня Горюхина? — Серафим Петрович, задав этот вопрос, обратил глаза к потолку, и снова волна жалости поднялась в Зойке.

Симочка ждал, это был самый главный вопрос в его теперешнем состоянии.

— Горюхин — глыба, — сказала Зойка, с трудом подыскивая убедительные слова в этом нелегком разговоре. — Тот,-кто попадает в руки Горюхина, получает вторую жизнь.

— Считаешь, что первая моя жизнь уже закончилась?

Зоя Николаевна не знала, как уйти от его вопросов, попробовала отшутиться:

— Не закончилась, а затянулась. Пора начинать новую.

— Не хочу, — ответ Симочки прозвучал властно и капризно. — Мне не нужна новая жизнь, я успел полюбить свою единственную, старую.

— Ну и люби, — Зоя Николаевна понимала, что нельзя показывать ему своей слабости, тем более жалеть. — Когда любишь себя, во взаимности можно не сомневаться. Ты лучше скажи, чем приворожил ту женщину, что привезла тебя? Больше месяца здесь жила, вчера только, оказывается, уехала.