Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

— Наверное, ей хотелось пожить здесь, если она так долго не уезжала. Она сказала, что это ее первая в жизни командировка.

— Она бывала у тебя?

— Да. Где-то раздобывала парниковую клубнику. Очень хорошая женщина. Кажется, по-настоящему переживала за меня.

— Вот видишь, все тебя любят, а ты лежишь как пророк и слышишь только себя.

— Я не боюсь, я не хочу умирать.

— Прекрати сейчас же! — Зоя Николаевна не знала, что еще можно сказать. — Его лечат, будет оперировать светило с мировым именем, а он издевается над всеми, дает волю своему малодушию. Нет такого человека, который не боялся бы операции, вот и говори: боюсь, боюсь операции. И тогда услышишь нормальный ответ: надо, миленький, перебояться, перетерпеть. — Она увидела по лицу Серафима Петровича, что ее слова он заглотнул как лекарство, успокоился, повеселел. — У меня через сорок минут репетиция, мне пора, есть какие-нибудь поручения?

— Есть. Вот адрес, — он вытащил из-под подушки листок, сложенный вчетверо, — пошли по этому адресу сто, а лучше сто пятьдесят рублей. Понимаешь ли, доброта, когда она по десять рублей за килограмм, не всем по карману. Я имею в виду парниковую клубнику и прочее. Напиши ей несколько строк, объясни, в каком я состоянии. Деньги — где всегда, в правом верхнем ящике стола.

Он вытащил из-под подушки связку ключей, протянул ее Зойке и, не дожидаясь, когда она выйдет из палаты, закрыл глаза.

— Толик Гуськов вам случайно не родственник? — Техник-смотритель Шура не подняла на него глаз, листала свою тетрадь, выискивала в ней какую-то запись.

В красном уголке только что закончилась летучка, два дворника у дверей на секунду замерли после Шуриного вопроса, но, не услышав быстрого ответа, посчитали неловким его дожидаться.

Миша молчал. Шуре известно, что его отчество Анатольевич. Но может быть, это кто-то другой, про отца она не могла сказать «Толик».

— Мне такой неизвестен, — он говорил правду: ни Толик Гуськов, ни Анатолий ему не были известны.

Шура наконец оторвалась от своей тетрадки, и он увидел смущение на ее лице. Уверенная в себе, властная с людьми, техник-смотритель сидела красная, не зная, куда девать глаза.

— Вы из-за фамилии спросили? — Миша не знал, как ему выйти из этого разговора.

— Нет. — Шура опять стала листать тетрадь. — Он уже второй год не вносит квартирную плату, на вызовы не является, повестки из суда не подписывает.

— Я могу сходить к нему, — это сказал не он, это само сказалось, чтобы Шура так не мучилась от смущения. Даже если Толик Гуськов его отец, чего уж так маяться, за отцов дети не отвечают.

— Сходите, попробуйте выяснить, что он себе думает. Объясните, что он людей в жэке подводит, им за него премиальные в первом квартале срезали. Живет он в третьем корпусе, в восьмой квартире.

Когда он направился к двери, Шура спохватилась:

— Но это — если только по вашему собственному желанию, я вам этого не поручаю.

Все несчастья сыпались на его голову не сами собой, а как бы по его настоятельному собственному желанию: институт проворонил, потом возжелал побывать в роли доносчика при Костине, теперь же вот как бы настоял на свидании с Толиком Гуськовым, который больше года не платит за квартиру и при ближайшем рассмотрении может оказаться его отцом.

Два старика, те дворники, что слышали вопрос Шуры, стояли возле крыльца, дожидались его. Были они одного роста и в Мишиных глазах на одно лицо. Лицо это, посеченное морщинами, тщательно выбритое по случаю понедельничной летучки, могло рассказать много, но Миша не умел еще видеть и глядел на это лицо как сквозь сито.

— Сходи к нему, парень, — сказал один из них, — он тебе рад будет. Если Шура отговаривала, не слушай ее.

— А если не пойду? — спросил Миша.

— Это твоя личная воля, но все-таки сходи. Отец же. Мало ли как у родителей жизнь складывается, твоей вины нет.

— Он пьет?

— Не в этом дело, да и не так уж чтоб очень. Он твой, единокровный, он тебе жизнь дал.

Очень уж они старались, прямо как чье-то поручение выполняли.

— Ладно, — сказал им Миша, — спасибо за внимание. Только, с вашего позволения, я сам решу, что мне делать.

И пошел от них, легкий, чужой, унося с собой ответ на извечный вопрос стариков: кто они, эти молодые?

Марина вдруг воспротивилась:

— Не надо к нему ходить. Если бы ты был в этой истории один, тогда мог бы делать что угодно. Но есть еще Зоя Николаевна, и за ее спиной встречаться тебе с ним нельзя.

— Она не узнает.

— Это еще хуже. Если бы ты с ним случайно встретился, тогда другое дело. А самому идти к нему — нет, невозможно.

— Но я пообещал Шуре. Он действительно не платит за квартиру, и работники жэка из-за этого страдают.

И тогда Марина приняла неожиданное решение:

— К нему пойду я.

— Еще чего!

— К нему пойду я! — Марина стояла на своем бесповоротно.

Они договорились, что пойдут вдвоем, но Миша будет ждать ее во дворе. Квартира отца, судя по номеру, на первом этаже, вот Миша и будет прохаживаться возле окон.

Он прождал ее недолго, вдруг охватило беспокойство, позвонил в дверь и предстал на пороге перед своим отцом.

— Проходи, — сказал тот мягким, но в то же время настойчивым голосом.

Марина вышла из комнаты, лицо напряженное, не ждала, что Миша нарушит уговор, появится в этом запретном месте.

— Проходи, — повторил свое приглашение хозяин.

И тут Марина ринулась вперед, стала объяснять, что она уже все выяснила.

— Товарищ Гуськов уезжал в творческую командировку, когда в доме проходил капитальный ремонт. Всем сделали, а его квартира осталась. И не хотят ремонт делать. А он в знак протеста не платит за квартиру. И вообще тут… война. Товарищ Гуськов занимается чеканкой. Вместо того чтобы дать подвал под мастерскую, они его травят…

Марина уже стояла между ними, дверь на лестничную площадку все еще была открыта, оставалось только взять Мишу за руку и вывести отсюда. Но хозяин остановил ее:

— Не надо, девочка. — И в третий раз произнес свое приглашение: — Проходи, Миша.

Новый главный инженер, Александр Иванович Волков, отметил свой первый рабочий день стычкой с Филимоновым.

— Так не пойдет, — сказал он начальнику кондитерского цеха, — я не принимаю вашего тона, постарайтесь разговаривать со мной без высокомерия. За технику в вашем цехе вы несете ответственность наравне с ремонтниками, и никаких иждивенческих требований «обеспечьте» я не приемлю.

Филимонов стал бордовым, но сдержал себя, промолчал. Когда новый главный вышел, сказал Полуянову:

— Вы бы все-таки ему сразу объяснили, кто здесь дает план.

Федор Прокопьевич выполнил его просьбу. Когда Волков в конце рабочего дня пришел к нему в кабинет, бухнулся в кресло так, что оно, охнув, зазвенело пружинами, Федор Прокопьевич сообщил: