Михаил Колосов - Платонов тупик

Однако Чижиков рано праздновал победу, уже на другой день до него дошел слух, что вчерашним секретариатом где-то остались очень недовольны, что его решение аннулируется и все будет переигрываться заново. И снова у нашего героя во рту пересохло, ноги обмякли, завихляли неуверенно по пути к телефону, тыкал дрожащим пальцем не в те дырки, пока наконец набрал номер Воздвиженского:

— Это вы? Это я… Чижиков… Правду говорят?..

— Правду, — прервал его Воздвиженский досадливо, будто Чижиков ему уже изрядно надоел. — Тебя приглашают? — спросил он чуть помягче.

— Нет.

— Ну и успокойся. Речь идет только обо мне. Не паникуй. Все. — И он повесил трубку.

А тем временем в прочных стенах старинного особняка, в котором размещался Союз писателей, висела тяжелая нервная обстановка: каждый был зол и раздражен случившейся оплошностью и искал, на ком бы отыграться.

Особенно напряжена атмосфера была в кабинете у Председателя. Здесь собрался «мозговой трест» секретариата: сам Председатель, его первый заместитель — Философ, Друг детей, усатый провинциал — Федя. Этот Федя давно уже стал москвичом, хотя считалось, что он все еще живет на своей родине. Так было удобно ему: он стриг двух овечек — родную и столичную, и было удобно союзу: всегда под рукой представитель «с места». Сидели здесь также Критик с эсеровской бородкой и большеносый Вышибала — подхалим и телохранитель Философа. Был здесь и не присутствовавший вчера «рабочий» секретарь — Мичман. Этот Мичман служил когда-то на флоте, ходил в политработниках и носил какое-то большое офицерское звание. Но потом его уволили с флота за тупость, а кто-то подобрал его и определил «в Вольтеры» к писателям. Здесь он получил негласное звание «мичман» и был известен всем под этим именем. Настоящей фамилии его никто не знал, а сам он смотрел на писателей сначала как на необученную разнородную массу новобранцев — салагу, а потом как на анархистскую братву и часто строго покрикивал: «Прекратить!», «Отставить!», «Разболтались!» Вот и сейчас он смотрел на всех строго и презрительно:

— Без-зобраз-зие! Такой политический ляп допустили! Недоумки, олухи царя небесного! Такой случай упустили!

— Ну, упустили… — соглашался с ним Председатель и смотрел на него виновато. — Упустили… А если разобраться — никуда мы его не упустили, догоним… Никуда не денется, все в наших руках. А как бы ты поступил на моем месте? Ведь никаких конкретных указаний не дали? — он кивнул на телефоны. — Значит, думаю, обсудить, но…

— «Но»! «Но»! — вдруг заскрипел зубами Философ. — Я не раз говорил тебе: твоя мягкотелость нас до добра не доведет! Властью надо уметь пользоваться. Для чего тебе поставлена «вертушка»? — он ткнул пальцем в белый аппарат с золотым гербом на диске.

— А ты? А ты — первый заместитель! Ты что-нибудь посоветовал? Стал тут размазывать свое «добро по добру». Какой ты помощник?

— Да кому и в чем помогать? Тебе на пенсию пора идти, дедушка добрячок!

— Вот-вот! Ты спишь и видишь, когда займешь мое место! Ну иди, иди, на, садись! — он приподнялся в кресле.

— Прекратите без-зобраз-зие! — рявкнул Мичман.

— Ребята, ребята! — всполошился Друг детей. — Ну зачем же так? Давайте спокойно, дружно… Ну не надо ссориться, прошу вас…

Воцарилась минутная тишина, которую нарушил усатый Провинциал:

— Я ведь говорил вчера, не послушали: на полную катушку надо было лупануть. И были бы на высоте.

— Ну, говорил… — плаксивым голосом сказал Председатель. — Говорил. И я говорил. Я правильно квалифицировал явление — как ЧП. То есть — как чрезвычайное преступление! Ну?

— Да… — подал голос Критик. — Опростоволосились, нечего сказать. Бес попутал. Премию… За что премию? Ведь пишет и заумно, и банально… Это ты виноват, — взглянул он на усача.

— Я-а-а?! — угрожающе стал подниматься со стула усач.

— Да, ты, — не испугался Критик. — Ты первый произнес слово «премия».

— Но в каком смысле!

— Все равно…

И тут прорвало Вышибалу:

— Да таких гадов!.. Таких подонков!.. — он нацелил указательный палец на то место, где вчера сидел Воздвиженский. — К стенке! И расстреливать без суда и следствия! А мы тут антимонию развезли. Стрелять гадов надо!

— Ну, стрелять… — усомнился Председатель.

— Да ты что? — пожал плечами Философ. — Ты что, метафоры не понимаешь?

— От такой метафоры, знаешь… — Председатель поежился.

— Вот я и говорю: тебе сестрой милосердия быть, а не судьбы людские решать. Да тем более — в такой обстановке.

— Ну, хватит, — сказал Мичман. Он посмотрел на часы: — Через пятнадцать минут придет Воздвиженский. Надо всем собраться и быть готовыми к единодушному строгому осуждению. Вплоть до исключения из союза.

— Да, да, — подтвердил Председатель. — Именно так ставится вопрос.

— Да его иначе и ставить нельзя, — сказал Критик.

— Я со всеми согласен… — поднялся Друг детей. — Только отпустите меня: у меня через полчаса совет «Красных следопытов». Дети ждут… Детишки…

— Ты же говорил, что он завтра будет? — напомнил ему Председатель.

— Нет, нет, на сегодня перенесли. ЦК комсомола перенес…

В этот момент вошла секретарша и положила перед Председателем записку:

— Телефонограмма от Воздвиженского.

Председатель стал долго смотреть в записку, Философ не выдержал:

— Ну что там? Читай вслух!

— «Прибыть на секретариат не могу. Заболел ».

— Врет! — догадался Вышибала.

— Издевается, — определил Философ.

— Вот вам! — злорадно сказал Мичман. — И что теперь будете делать? Я же говорю: упустили.

— Ничего. Перенесем на завтра, — сказал Председатель. — Еще и лучше: вы все подготовитесь как следует — напишете свои речи.

— А если он и завтра не явится? — спросил усач.

— Будем обсуждать заочно. А что делать?

— Правильно! — закричал Вышибала. — Вот это правильно! К стенке гада — и без никаких метафор.

— Ну вот, — обратился Председатель к Другу детей. — Как раз успеешь на свой совет.

Друг детей виновато осклабился и остался сидеть, а Председатель обратился к стоявшей все еще подле него секретарю:

— Пошлите Воздвиженскому четкую и категоричную телеграмму: срочно явиться завтра к четырнадцати ноль-ноль на секретариат.

— Иначе будут применены санкции, — добавил Философ.

— Не надо, — отмел с ходу это предложение Председатель.

— Опять «не надо»! — возмутился Философ.

— Ну о каких ты санкциях говоришь? Приводом, с милиционером приведешь, что ли?

Философ в ответ только крякнул и заходил нервно вдоль стола.

Несмотря на «четкую и категоричную» телеграмму, Воздвиженский на секретариат не явился. Не пришел он и на третий, и на четвертый день — он действительно болел. А появился он только через неделю, когда его «оппоненты» были уже накалены до такого предела, что коснись любого — искры полетят. Ах, как они злы были на этого отщепенца — целую неделю он держал их в напряжении, целую неделю каждый из них носил в кармане разгромную речь, как гранату на боевом взводе! Ну, они ему покажут где раки зимуют!