Михаил Колосов - Платонов тупик

— Начнем, пожалуй, — сказал Председатель, открывая заседание. — Я говорил прошлый раз, что у нас случилось ЧП. Самое настоящее, серьезное ЧП. Но мы не сумели тогда дать этому точную оценку. Нас поправили. И правильно сделали. Кто хочет выступить?

— Так пусть он сам сначала скажет, — кивнул усач на Воздвиженского.

— Что я должен говорить? — спросил тот. — Я все сказал.

— У вас было время подумать и самому дать оценку своему поведению, — нагнетал обстановку усач.

— О чем думать? Какому поведению оценку давать? Все уже сказано! Мы что, дети?

— Вот теперь мне все ясно, — сказал угрожающе усач и медленно поднялся. — Разрешите?

Председатель разрешил.

— Так вот, дорогой гражданин хороший! Не принимайте нас за детей, а еще того хуже — за недоумков. Не таким рога скручивали. Нам все ясно. Ваши постоянные заигрывания, шашни с Западом, «смелые» высказывания и совращение молодежи с пути истинного — это все дела одного порядка: цепочка выстраивается очень четкая, знаете ли. Такое поведение ставит вас вне нашего союза! Вы не наш единомышленник. Я требую исключения Воздвиженского из Союза писателей, и пусть он идет к своим хозяевам туда, где ему любо.

— На что вы намекаете? — возмутился Воздвиженский. — Это клевета. Шить мне политическое обвинение!

— А вы думали как? — усач сел. — Только так!

— Кто следующий? — Председатель посмотрел на Философа.

— Я скажу… Я говорил уже, и вот подтверждается моя мысль: не все однозначно в этом мире. Ты делаешь добро, а получается зло, и наоборот. Субъективно Воздвиженский, может быть, творил добро, но объективно сотворил зло. И поэтому за такое добро надо отвечать как за зло, хотя, повторяю, субъективно он и прав, но… Поймите меня правильно… Если мы будем всегда становиться на субъективную точку зрения субъекта, мы никогда до истины не доберемся, нам нужна объективная истина, а ее мы выявим, лишь встав над субъектом, над фактом, над событием, над случившимся. И вот, встав на эту точку зрения, на эту высоту и взглянув беспристрастным оком на все это, я вижу: сотворено неправедное дело, наносящее вред, я не побоюсь этого слова — вред всеобщему нашему делу; он внес дисгармонию в наши ряды и нарушил привычное течение нашей действительности. А нарушать течение нельзя. Подопри, к примеру, речку плотиной — что получится? Она ее в конце концов прорвет и затопит пашни, селения, нанесет непоправимую беду.

— Ближе к делу можно? — не выдержал Председатель.

— Не мешай, — огрызнулся Философ и замолчал. — Вот сбил, понимаешь, мысль. Да, собственно, я все сказал.

— А предложение?

— Ясно какое… Поддерживаю.

— Ты? — Председатель поднял глаза на Критика.

— Я должен сказать… Что я должен сказать по этому поводу? Мне обидно. Обидно бывает, когда я вижу незаурядный талант и, как бы это выразиться?.. когда незаурядный талант уживается с непорядочными поступками. И когда я обращаюсь к писателям девятнадцатого века, и в частности к народным демократам, — там этого не было. Не бы-ло! Вот что странно!

— Нашел кого с кем сравнивать! — возмутился усач.

— Я — для контраста. И когда я говорю о таланте Воздвиженского, я не кривлю душой, но этот талант тонет, гаснет, меркнет, тускнеет, я бы сказал, размывается в нечто аморфное в тех неприглядных делах, которые он творит и которые составляют его путь, его славу. И получается: слава-то раздувается не по таланту, не за талант, а за дела совсем другого порядка. Нет, это несовместимо… Гений и злодейство несовместны. Это сказал не я, это сказал великий Пушкин — и он был прав. Гениальность мы должны отбросить, тем более что ее и нет, а злодейство надо наказать. Я — «за».

Когда таким образом высказалось уже человек семь, Председатель поднял Друга детей:

— Ты?

— Я все сказал прошлый раз…

— Понятно. Ну что… По-моему, все ясно, будем закругляться?

— Как? — поднялся Вышибала. — А я? Даром сижу тут?

— У тебя речь написана? Может, передашь ее стенографисткам? Ведь главное — стенограмма.

— Нет, я хочу сказать!

— Ну ладно, валяй.

— Я коротко. Тут пытались некоторые разводить антимонию: талант, народные демократы… То, се. Какой талант? Да таких талантов у нас пруд пруди! Настоящие таланты не замечаются, а тут — гений! Поджигатель, вредитель — он же портит молодые таланты. А взять меня, к примеру, или мою жену? Кто нас хоть раз назвал талантами? Никто. А почему? Да потому, что мы честные труженики и «не нужен нам берег турецкий». А хоть маленькую премиюшку нам дали? Нет, дулю с маком. А тут — премию! К стенке таких надо! А пока — исключить!

— Хорошо. Будем голосовать? — спросил Председатель.

— Да, хватит. Все правильно, — сказал Мичман. — Политическая оценка дана правильная.

— Хорошо. Значит, предложение было одно: исключить. Кто «за»? Единогласно. Кто против, воздержался? Нет. Хорошо…

— А может, он хочет что-то сказать? — проявил чуткость усач.

— Мне нечего сказать, — поднялся Воздвиженский. — Думаю, когда-нибудь вам будет стыдно за этот спектакль. — Он подошел к столу, положил перед Председателем членский билет.

— Это что? — удивился тот.

— Билет.

— Но, может, еще наше решение не утвердят.

— Утвердят, — сказал Воздвиженский и вышел.

Усач покрутил головой:

— Ну, фрукт! «Пожалеете».

— Никогда! — сказал Вышибала.

— Перед историей мы как-нибудь оправдаемся, — заметил Критик. — Не обмишулиться бы перед начальством!

— История, — произнес Философ, — она разберется. Она возьмет все в совокупности: время, ситуацию, общую философию и потом уже расставит каждого по полочкам.

— Главное, чтобы дети нас правильно поняли: дети — наше будущее, — сказал Друг детей.

— Ну, ладно… — подвел итог Председатель. — Вы тут оставайтесь, если хотите, а я побежал: мне надо доложить, а потом у меня просмотр… Пока.

Чижиков дрожал напрасно: секретариат поступил мудро, отделив пастуха от стада, пастыря от паствы, овец от козлищ, заблудшую молодежь от прожженного соблазнителя, искусителя и развратителя нравов. Разделили — одного наказали, других поощрили, того исключили, этих приняли, вы наши, а тот не наш, вы, ребятки, хорошие, а тот дядя — плохой. Будете вести себя умненько, получите пряник.

Чижикова такой порядок вещей вполне устраивал, тем более что вскоре он этот пряник получил — в виде книжечки его стихов.

Вот она, желанная-долгожданная, — беленькая, глянцевая, с терновой веточкой на обложке! Удивительно только, почему по такому случаю земля не содрогается и небо не трескается? И люди ведут себя как обычно, будто ничего не случилось. Наверное, не дошло еще, не осознали, современниками какого события они оказались.

«Вот она! — нянчил он книжонку на ладонях. — Вот она! Кому бы швырнуть ее под нос? Нате, гады, читайте, завидуйте!» Некому швырнуть под нос…