Михаил Колосов - Платонов тупик

— Твоя любовь — лучший подарок для меня, — она снова поцеловала его. — Ну-ка, надень костюм, посмотрим, как он будет тебе.

Чижиков облачился в обнову — она оказалась ему впору. Даная ходила вокруг него, оглаживала складки, одергивала и радовалась, что не ошиблась в размере.

— Чудесно! Посмотри в зеркало, правда хорошо?

Он растроганно кивал в ответ: новый лыжный костюм взволновал его.

Не прошло и часа, как они вышли на крыльцо в спортивном облачении: он в синем с белыми полосами по бокам и на груди, в адидасовском колпаке и в евтюховских ботинках, которые, по словам Данаи, покойный ни разу не надевал; она — в красных шароварах с синими лампасами, в белой шерстяной курточке и в красной вязаной шапочке. Вокруг шеи был накручен длинный красный шарф, концы которого свисали один на спину, а другой — на грудь. Выглядела Даная на редкость эффектно — одеваться она умела. Чижиков посмотрел на Данаю и снова поразился ее красотой и молодостью: «Как девочка! Молодец! Неужели все это не сон? Ах, скорее бы завершались формальности!»

— Ну что, милый? Здесь наденем лыжи или выйдем в лес?

— А?.. — очнулся Чижиков. — Нет-нет, давай в лесу: там хоть и упаду — никто не увидит.

Она засмеялась и первой сбежала с крыльца, щурясь от солнца и снежного блеска.

— Ой, я очки забыла! — воскликнула вдруг она. — Подержи лыжи. — Она снова вернулась в дом и возвратилась оттуда в больших темных очках. Пояснила: — От постоянного прищуривания морщины появятся на лице. Боюсь, разлюбишь.

Погода улыбалась отдыхающим. Потрескивал морозец, светило солнце, в воздухе пахло весной. По-весеннему звонко тенькали юркие синицы.

К удивлению Чижикова, народу в лесу оказалось как на карнавале — много и все были по-праздничному нарядны. Будто попал он на выставку свитеров, курточек, шапочек и шарфов — самых причудливых форм и расцветок. Многочисленные накатанные лыжни стали тесными, и молодежь, щеголяя своей удалью, прокладывала новые, шмыгая быстрыми лыжами среди кустов и деревьев.

Щадя самолюбие Чижикова, Даная увела его на малолюдное место, где он и укрощал старательно своих «рыжих коней». Будто и немудреное дело — ходить на лыжах, а ухекался больше, чем на ученье в армии, впору просить привал, но терпит, не подает вида — не хочется ему осрамиться перед Данаей. Однако она и тут проявила чуткость — привела его на тихую солнечную поляну, где лыжники не катались, а стояли там-сям, повиснув подмышками на палках и подставив лица теплому солнышку, — загорали. Кое-кто из молодых парней, наиболее закаленных или отчаянных, оголился даже по пояс. А скорее всего делалось это из щегольства перед своими юными подругами.

Дома Чижиков отказался от ужина, а потом и от любви, которой так жаждала Даная, разгоряченная лыжной прогулкой. Он только и был в состоянии промямлить:

— Ой, Дана, подожди, пожалуйста, до утра…

— Ладно, отдыхай, милый, — согласилась она, подваливаясь к нему под бочок. — Я только прижмусь к твоему телу и буду ласкать тебя…

— Ой, Дана, ну какая ты… неугомонная, — проговорил он сонно.

— Ничего, ничего, ты отдыхай, мой милый, отдыхай…

Утром у Чижикова ныли все суставы, как у столетнего старика, однако настроение было бодрое, и он подумал:

«Неужели это моя такая жизнь началась? О, только бы не сорвалось!.. Только бы не обиделась она за вчерашнее…»

Но Даная не обиделась.

Две недели, назначенные загсом, тянулись удивительно долго. Все эти дни Чижиков был как наэлектризованный, ему стоило огромных усилий держать себя ровно, спокойно, он избегал острых разговоров, обид, был мягким, ласковым, предупредительным и в то же время старался не переиграть, чтобы не испортить задуманное. Правда, Чижикову не так уж и трудно было держать себя в таком состоянии: Даная ему нравилась, и лишь некоторые ее вольности, самостоятельность возбуждали иногда досаду, но он закрывал на все глаза и ни в чем ее не упрекал. Может быть, он не упрекнул бы Данаю, даже будь она уже и женой ему, но сейчас он чувствовал себя скованно.

А дни, как нарочно, тянулись черепашьим шагом. Не случилось бы вдруг чего-то такого…

И оно случилось, его наэлектризованность нашла выход — разрядилась. Да еще как!

Однажды вечером к ним в дом позвонил мужчина. Дверь ему, как обычно, открыла Даная, Чижиков пока не спешил на звонки — ни на телефонные, ни на дверные. Однако всегда ревниво прислушивался к ее разговорам и по телефону и с приходящими. Прислушался он и теперь — и вдруг его как током пронзило: он услышал до наглости вольное обращение пришедшего к Данае:

— Ну, привет, старушка! Как поживаешь?

— Здравствуй, — ответила ему испуганно Даная.

У Чижикова похолодело в груди: первая мысль была — не бывший ли это какой-нибудь ее любовник заявился? Если так, то… Он еще не знал, что последует за этим «то», но в любом случае он будет драться за Данаю. Во что выльется эта драка, он тоже не представлял себе: то ли это будет «джентльменская» беседа, то ли она выльется в примитивную кулачную потасовку двух разъяренных петухов. Последнего Чижиков не хотел: физически он всегда был хил.

Тем временем в коридоре продолжался какой-то странный разговор: вошедший нахально наступал, Даная робко оборонялась.

— Ты почему так смотришь? Не узнаешь, что ли? — спросил гость. — А-а, понимаю: не ждала?

— Да, не ждала…

— Ну как же!

«Кажется, предстоит какое-то испытание… — огорченно подумал Чижиков. — Вот невезуха! Но буду драться!» — решил он и вышел в коридор. Гость как раз укладывал наверх вешалки свою вязаную шапочку с помпоном, и Чижиков успел его рассмотреть: это был не старше Чижикова молодой мужчина с мятым лицом запойного человека. «Алкоголик, — определил Чижиков. — Этот народ обычно труслив». И Чижиков сразу пошел в наступление.

— Кто это? — спросил он у Данаи.

Гость, собиравшийся было расстегивать на себе куртку, оглянулся на голос и, увидев Чижикова, осклабился ехидно:

— О, да тут, я вижу, уже есть папашин заменитель!

— Кто это? — повторил Чижиков свой вопрос голосом строгим и даже начальственным. Он натянул на себя эту маску и решил не снимать ее до победы.

— Сын… — сказала Даная тихо.

— Чей сын? Твой, что ли?

— Нет, Евтюхова.

— Разве у него был сын? — продолжал допрос Чижиков, не обращая внимания на вошедшего, который, услышав такой тон, притих и молча слушал их разговор. Не дожидаясь ответа, Чижиков продолжал: — А по-моему, этот тип пришел тебя оскорбить. По какому праву? Вы кто такой? — обратился он к гостю, глядя поверх его головы.

— Сын, вам же она сказала, — кивнул тот на Данаю, ища в ней поддержки.

— А по-моему, вы не сын, а сукин сын! Да-да! Иначе как же вы смеете оскорблять жену своего отца? — Не давая опомниться своему противнику, Чижиков продолжал наступать: — Покажите ваши документы.