Михаил Колосов - Платонов тупик

— Какие твои лета!

— Лермонтова к этому сроку уже давно убили…

— «Убили»… И сейчас убьют. Запросто! Ты же понимаешь, о чем я говорю? Убьют! Не пулей, не-ет! Словом! Слово — страшнее пистолета. Это у нас умеют! Но не подставляйся! Не подставляйся, Юрок! — вещал Горластый, подняв указующий перст и поглядывая на соседние столы — хотел знать, все ли его слышат. И тут же после пафосной речи вдруг хлопнул Чижикова по плечу: — Ну так как насчет семинара?

— Соглашайтесь, Юрий Иванович!

— Соглашайтесь… — заныли на разные голоса «семинаристы».

— Возьмите нас, мы хорошие, — после всех дурашливым голосом пропел курносый белобрысенький паренек с девичьим чистеньким личиком. Пропел и застеснялся, покраснел весь, втянул голову в плечи, словно пытался провалиться сквозь землю. Чижиков поддержал шутку и тем выручил себя и паренька:

— Ну, если хорошие, придется… подумать.

— Хорошие, хорошие! — подхватил Горластый. — Чего тут думать? С ректором и с проректором я поговорю — свои ребята! Все будет в ажуре! Да и тебе, дружок, надо иметь какое-то живое дело. В наше время писатель без должности — нуль. Ну, не совсем, конечно, и не каждый, но я скажу так: трудненько ему, бескресельному-то. Вот ты замкнулся в башенке со своей распрекрасной Данаей и как поэт Чижиков уже куда-то исчез. Понял меня? Так что думать тут нечего. Будем считать — договорились. Лады?

— Лады, — сказал Чижиков и подумал: «Все-таки я везучий: такое предложение! О, если бы все это не было болтовней… Я — преподаватель по поэзии! А этих ребятишек… А эти ребятишки — все мои подручные: буду тянуть их, они будут подпирать меня… Нет, нет, тут действительно не о чем раздумывать, может быть, стоит даже подключить Данаю для верности, пока не перехватили?..»

— Ну, что приуныл?

— Сомнения одолевают, — сказал Чижиков грустно. — Лишаюсь свободы…

— Э, друг, свобода — она хороша, когда у тебя все есть: и слава, и деньги. Притом — прочные, капитально! А так… Свобода нищего меня не устраивает! Ха-ха!..

— Ты прав, — кивнул Чижиков.

— А то нет? — громыхнул Горластый.

— Но и духовная свобода… Независимость от всяких условностей, законов, установок, строгостей для творческого человека — не последнее дело, — добавил Чижиков.

— Это ты, брат, в слишком высокие материи полез, — закашлялся Гаврюха. — Ишь чего захотел! Ладно, давай за ребятишек, — он поднял стопку, выпил. — Так, значит, на прозу, говоришь, потянуло? Это хорошо. Все наши великие поэты грешили прозой.

— Притом классически грешили, — отдал должное Чижиков классикам и скромно закивал головой: мол, нам так не суметь.

— А вдруг? — не выдержал Горластый и посмотрел на ребят. — С чем черт не шутит, правда, хлопцы? Плох тот солдат, который не носит в ранце маршальский жезл. Мудро́ умели выражаться.

«Хлопцы» скромно потупились, только белобрысенький пытливо смотрел широкими глазами то на Горластого, то на Чижикова, впитывал, как губка, каждое слово и восхищался их раскованности и умению умно говорить.

— Откуда будешь? — спросил у него Чижиков. И тот, довольный, что Чижиков выделил именно его, с готовностью ответил:

— Из древнейшего города, ровесника Москвы, — И, улыбаясь, сделал паузу — дал полминуты на разгадку, но сам же и пояснил: — Из Кром. — И добавил: — Саша Говорушкин.

— О, почти земляки! — сказал Чижиков, и Саша Говорушкин заулыбался радостно, будто его похвалили за хорошие стихи, в свою очередь тут же спросил:

— А вы откуда?

— Моя родина южнее… — И нехотя добавил, но не уточнил: — Почти соседи.

— Саша Говорушкин, — сказал Горластый, — хороший парень. Только фамилии пошли в поэзии какие-то… Говорушкин, Антошкин, Прошкин…

— Чижиков, — добавил Чижиков и спросил: — А что, Пушкин разве красивая фамилия? Я тоже мучился поначалу, искал себе псевдоним, а потом решил: «А попробую — чтобы и эта фамилия стала уважаемой». Когда мы слышим «Пушкин», у нас не возникает никакой ассоциации с пушкой. Пушкин значит Пушкин — поэт, гений.

— Ты прав, — Горластый накрыл ладонью Чижикову руку. — Дело не в фамилии, а в стихах. Делом человек красен, а не фамилией! Фамилия — это так, кличка: она может быть такая, а могла быть и другой. Простите, это я так насчет фамилии… Пошутил. А вот что ты на прозу перешел — это совсем недурно: прозаики как-то основательнее. Закатишь романею на современную тему!..

— Нет, не на современную, — поспешил Чижиков поправить Горластого. — На историческую.

Горластый удивленно поднял брови.

— Да-да, на историческую. Тут я как-то окунулся в историю — сколько же там интересных тем! Да поострее современных! А может, потому они и острые, что ассоциации ощущаются явные. Историей можно так ударить по современности!..

— Америку открыл! — развел руками Горластый. — Она ж, история, идет по кругу… Кругами. Все уже было! Было, было… И мы открываем давно забытое.

— Вот взять эпоху Ивана Грозного, — снова перебил Горластого Чижиков. — Малюта Скуратов — это такая личность! Притом так созвучно с нашим…

— Ходить бывает склизко по камушкам иным, о том, что очень близко, мы лучше умолчим, — прочитал Горластый. — Э, история, друзья мои, — великое дело!

Неожиданно в эту мирную беседу ворвался громкий возглас:

— О, Сирота гуляет!

Все подняли головы. Рядом стоял и улыбался во весь рот Иван Егоров. — Чижик, оплакиваешь потерю или торжествуешь успешное завершение операции?

— Какую потерю? Какую операцию? Что ты мелешь? — рассердился Чижиков; ему казалось, что до сих пор он так высоко парил в глазах этих ребят, и вдруг эта фамильярность…

— Он еще изображает из себя святую невинность! Будто ничего не знает!

— Что я должен знать?

— А то, что твой друг, наставник, покровитель и духовный единомышленник Воздвиженский остался там.

— Но я-то при чем тут? — растерянно спросил Чижиков, ища поддержки у сидящих.

— Как при чем? Ты же дружишь с ним. И что, он тебе ничего не говорил о своей затее? Все ведь уже догадывались, куда он лыжи навострил, а он все заметал следы: «Клевета! Я никуда не собираюсь бежать. Я только маму определил на лечение в Париже и езжу ее навещать». На лечение! В Париже! Тут, хоть умри, в районную больницу не определишься, а он в Париже! — улыбался и возмущался Егоров.

— Но я-то тут при чем? — пожимал плечами Чижиков.

— Да, Иван, — повел головой из стороны в сторону Горластый. — Действительно, он-то при чем? Мало ли кто с кем дружил! Вон, — указал он на притихших ребят, — убежит завтра из них кто-то, а я отвечай?

— А притом, что Воздвиженский уже выступает там по разным «голосам» и поносит всех и вся, кроме, разумеется, Чижикова и еще кое-кого.

— А меня? — вскинулся Горластый.

— Тебя тоже поносит.