Михаил Колосов - Платонов тупик

— Что узаконить? О чем ты?

— Меня узаконить…

— Ты думаешь, что я буду на свою долю претендовать? Это все твое! Мамино и твое, — сказал Василий уверенно и развел широко руки, словно хотел обнять всю усадьбу.

— Ты, может, и не будешь претендовать…

— И Таня, думаю, тоже не будет. Зачем ей? У нее есть свой дом, сад, огород.

— Да кто знает. У нее есть и муж, и дочь, и внучка. Она ведь не одна.

— Поговори с ней, объясни, выясни, чтобы не думалось.

— Это лучше бы сделать тебе. Как старшему. Чтобы не было ни у кого никаких претензий и обид. Оформить это дело надо. Потому что сейчас инвентаризационная стоимость хаты одна, а после перестройки она возрастет, увеличится минимум втрое: я ведь перестроить хату хочу основательно.

— Понимаю: вложенное тобой тебе же придется делить на нас троих? Но ты не беспокойся…

— И пошлину потом надо будет бо́льшую платить.

— Какую пошлину?

— Ну, если придется оформлять дарственную… Или наследство принимать — тоже. Надо все обговорить.

Не думал об этих формальностях Василий, закусил губу.

— Ладно, поговорю. Только, думаю, тут и так все ясно.

На обед пригласили и соседку Катерину Неботову.

— То ж моя подружка, — говорила мать, посылая за ней Светлану. — Я без нее не могу, она меня всегда выручает. Если что надо — к ней бегу.

Обедали весело — шутили, смеялись. Мать поглядывала на детей, видела, что они все веселы, и, хотя не слышала разговора, тоже улыбалась и время от времени жаловалась подружке:

— Вот беда: ничо не слышу, над чем они смеются. Может, надо мной?

— Нет, над собой, подшкыливают друг друга, — говорила ей Катерина и сама смеялась молодо, растроганно. — Вот шутники все, вот шутники! И не обижаются. То-то любовь да дружба промеж вами. Я всегда говорю: святое семейство. Любо-дорого глядеть на вас.

Алексей смущенно потупил глаза от этих слов, а Василий сказал всерьез:

— Если кто и святой в этой семье, так это наша мама.

— Мама — да, — закивала согласно Неботова. — Мама ваша святая, што верно, то верно.

Улучив момент, когда сестра вышла из комнаты, Василий тут же поспешил за ней. В передней приобнял ее за плечи, повел в сад.

— Пойдем, сестричка, поговорим.

— Пойдем, — согласилась та охотно.

Не зная, с чего начать, Гурин похлопал ладонью по колодезному срубу:

— У нас во дворе колодец! Вот никогда не думал о таком. Молодец Алешка.

— Да тут мы все копались, особенно Неботовы ребята.

— Сами копали?

— Нет, мастеров нанимали.

— Но как здорово! Это же из-за колодца все такое зеленое — поливается.

— Поливается. Вода только плохая — ни на стирку, ни на борщ не годится — как и у Карпа, одна, видать, жила.

— Жалко. Таня, ты видишь, он стройматериал готовит — хату хочет перестроить, а то эта совсем уже обветшала. Вот-вот завалится. Это я его просил об этом. Ты как, возражать не будешь?

— А че мне возражать? Нехай строит, мне-то што?

— Ну как же…

— Они и так тут уже все оккупировали. Гречка его всем распоряжается — и на огороде, и в погребе, и в хате.

Гурин почувствовал в голосе и в словах сестры какую-то обиду, хотел приструнить, особенно за слова «оккупировали», «гречка», но, чтобы не отвлекаться от главного разговора, сдержался и как можно добродушнее сказал:

— Это же хорошо: мама ведь совсем уже старенькая, кому-то надо при ней быть. Пусть!

— Да нехай, а я што.

— Понимаешь, в чем тут дело… Перестроить хату — много надо. Я ему, конечно, помогу — дело не в этом. Хата-то не его, а он будет выкладываться. Если мы попросим маму, чтобы она отписала хату на его имя, ты не будешь возражать? У тебя ведь есть дом, сад, огород. Иван есть, — улыбнулся он. — У меня тоже есть квартира, а это пусть остается за ним: он младший, пусть ковыряется, пока есть силы и охота, и маму доглядает. И наше родное гнездо сохранит.

— Да нехай. Че мне возражать? Он и так тут уже хозяйнует. А у меня, правда твоя, есть своя хата. Шо мне, много надо?

— Ну вот и молодец! Я знал, что ты добрая, поймешь и не будешь возражать, — он привлек ее к себе, растрогался, поцеловал. Она тоже растрогалась, засморкалась, стала вытирать глаза широким рукавом платья.

— Спасибо тебе, сестричка. Хороший вы все-таки народ. Живите дружно — это главное.

Доволен Гурин: доброе дело делает — всех мирит, всем толковые советы дает, всех ублажает.

Провожая гостей поздно вечером на автобус, всем жмет руки, обнимает, целует. Алексею шепнул:

— Зря волновался. Я разговаривал с Таней — абсолютно никаких возражений. Вечером с мамой поговорю. — И уже громко, чтобы все слышали: — До завтра! Алеш, позвони Никите Карпову — может, заскочит. До свидания! Пока!

Вечером Гурин помог матери «справиться» — на погребе замок защелкнул, сарай топливный закрыл, калитку закрутил проволокой. Заодно и ставни закрыл.

— Ставни я не закрываю, — сказала мать.

— Пусть.

Южная ночь темная. Установившаяся вокруг тишина вселяла в душу тревогу — будто вымерло все. Кричи — ни до кого не докричишься. Жутко. Запер сеничную дверь на засов, комнатную — на крючок, задернул на окнах занавески.

— Думаешь, с улицы кто будет подглядывать? — спросила мать. — Там никого нет. Как с последнего автобуса пройдут, так до утра ни души. То раньше улица шумела, молодежь клубилась. А теперь… Куда што подевалось.

Они сидели за столом посреди комнаты, над ними низко нависал желтый абажур, отороченный длинной бахромой. Гурин задавал матери вопросы — писал их на тетрадных листках, а она отвечала. Писал он крупно, почти печатными буквами, чтобы ей легче было читать. Сначала разговор шел о здоровье, о питании, об угле на зиму, а потом речь зашла и о хате — ветхая она уже, починить надо.

— Да надо… — согласилась коротко мать.

«Алеша материал готовит на ремонт».

— Готовит.

«Вы рады?»

— Да пусть возится, раз есть охота.

«Дело не в охоте, хата скоро завалится».

— На мой век хватило б.

«А вдруг придавит?»

— Туда и дорога.

«Зачем же так? Алексей обновит хату, и наше родное гнездо еще поживет. Не хочется, чтобы все разрушилось, как у Карпа».

— Да то правда, не хочется. Пусть делает.

«Но с этим делом хлопот много и денег это стоит».

— А то как же! Пустяшное ли дело — хату построить! А только боюсь: как развалит старую, а новую не сделает — где я тогда буду жить?

«Сделает! Я помогу».

— То хорошо, помочь надо.

«Но чтобы его затраты не пропали, надо хату переписать на него».

Мать долго читала эту фразу, читала, перечитывала, потом еще дольше молчала, раздумывая, наконец переспросила:

— Переписать на Алешу?

— Да, — кивнул он.

Опять задумалась надолго.

— А как же я?

«Как и были. Здесь жить будете, в новой хате».

— А если с Алешей что случится?