Михаил Колосов - Платонов тупик

— Да, прозевали, — обернулся Василий к заброшенной и облупившейся как после сильного градобоя соседской хате. — А кстати, за сколько они ее продали?

— За три тысячи.

— Так наша и того дешевле?

— Конечно.

— И из-за этого весь этот сыр-бор загорелся! Надо отдать ей ее долю, и пусть успокоится.

— Да кто же думал, что все это выльется в такую бурю? Ведь вчера, говоришь, согласилась? Если бы она сказала сразу, кто бы возражал?

— Сами виноваты… И ты — тоже хорош: юрист, а не подсказал. Надо было именно с этого начинать разговор. Это для нас пятьсот рублей вроде невелики деньги, а для нее они — наверное, целое состояние. И переговоры эти с нею надо было вести тебе. Тебе, а не мне.

— Ну вот, теперь я же и виноват!

— Именно — ты. Она, конечно, показала себя во всей красе. Но можно было и не допускать ее до такого накала: сразу предложил бы ей третью часть, и все, и жди ответа. Откажется — молодец, благородно, не откажется — тоже не дура. Но было бы все спокойно, по-людски. А теперь?..

— Задним умом все мы умны… Ты разговаривал с нею — почему не предложил?

— В голову не пришло! Боялся обидеть… Да и у нее даже намека никакого об этом не было.

Василий негодовал, ходил взад-вперед, нервно мял руки.

— Откуда у нее все это? Никогда не поверил бы, что в ней столько злобы, яда. Неужели из-за денег можно вот так сразу отречься от всех и от всего?

— Это ее подогрели.

— Да какая разница? — поморщился Василий. — Значит, было что подогревать, значит, сидело в ней все это до поры до времени — до «подогрева».

Василию было стыдно и неприятно от всей этой истории и особенно от упреков в его адрес. Он никогда не думал, что кто-то из родни, особенно из близких, упрекнет его так больно и так несправедливо: уж он ли не старался делать всем добро? Стыдно было и оттого, что ему пришлось меркантильничать — считаться, вспоминать свои услуги, мелочиться… А может, все его добродетели и впрямь мелочь — деньги, посылки?.. Может, матери действительно тепло человеческой близости было и нужнее, и дороже, чем все эти его подачки? Может, Татьяна права, упрекая братьев в отчужденности?

Василий всегда был уверен, что он не просто исполняет свой сыновний долг, не оставляя мать ни на один месяц без «стипендии», как он называл свои переводы, но и творит тем самым великое благо. Гордился он и тем, что не оставлял без внимания никого и из многочисленных родственников — не забывал посылать им праздничные открытки, поздравлял с днем рождения. Хотя это он делал тоже больше ради матери: мол, от его внимания будут и к ней добрее…

И теперь он был уверен, что его идея с «родным гнездом» не только придется всем по душе, но все будут в восторге от этой его гениальной затеи.

И вдруг — первая осечка… Какое уж тут гнездо, если из него при первом же прикосновении полетели такие перья? И разве захочется заглянуть в него — в такое неприютное, холодное и даже отчужденное?

«О чем это я? — вдруг ужаснулся Василий своим мыслям. — Какое же оно холодное? В нем мама живет, согревает его, и мы все вокруг нее. Хотя — нет, сегодня уже не все… Уже… А если не станет мамы?.. К кому я приеду, чьи руки холодные старческие согрею в своих ладонях? Да и собираться будем лишь по большим событиям — свадьба, похороны… И похороны уже чьи-то наши… Вокруг вон уже выросло новое поколение, это оно, наверное, и бунтует, это им не нравится затеянная мною перестройка: они уже о своих гнездышках мечтают. А Таня лишь их рупор. Но неужели они до такой степени стали «материалистами», что готовы родственные чувства растоптать и отбросить прочь? Оля, Светлана? Нет, не может быть, они на такое не способны…»

Обернулся к брату:

— Говоришь: подогрели Татьяну? Но кто? Соседи? Да и зачем?

— Да кто хочешь. Доброжелателей хватает. И соседи, и свои.

Василий ждал, что Алексей назовет имена, будто от этого ему станет легче. Но тот никого не назвал, а только крякнул:

— Зря все-таки я влез в это дело…

— Успокойся — не зря: все образуется.

— Нет, не образуется: черная кошка дорогу перебежала, теперь ее не догнать и не повернуть в обратную сторону. И маме только хлопот прибавили.

— Да, маму жалко… Но откуда у людей такая жадность? Злоба? Сколько она тут клеветы напустила… — Покрутил головой, усмехнулся: — А чешет-то как! Прямо, как Даниил Заточник: «Найдем праведный закон на ваш закон». «Сумку у нищего хотите отнять!»

— Язык подвешен! Только смешного тут мало.

— Да это уж само собой… Но меня удивила ее речь, напористость. Я бы не смог так. Не пьяна ли?

— Не без того.

Медленно открылась калитка, и в нее робко вошла Катерина Неботова. Увидев Гуриных, радушно улыбнулась им, сказала:

— А я гляжу, што это все бегут со двора друг за дружкой? Может, заболел кто да за врачом побегли? Дай, думаю, проведаю.

— Да нет, тетя Катя, — сказал Василий. — Пока все нормально.

— На автобус побежали, — сказал Алексей. — У всех дела: одним завтра на работу, у других поросята не кормлены…

— А Соня?

— Да тоже… дела…

— Ну, слава богу. А то я уж заволновалась. Ты ж когда уезжаешь? — спросила она у Василия.

— Да вот часа через два. Никита Карпов обещал после работы заехать на своем «жигуленке» и отвезти на вокзал.

Она закачала горестно головой, указывая на Карпову хату:

— Продали… Как Карп Сазонович умер, тут же продали… И все, опустел двор. Остались теперь вот тут мы вдвоем с Павловной. Да скоро и наш черед… Хорошо — вы вот такие, а Карповы из-за этой хаты так переругались, так перегрызлись — срамно смотреть.

Гурин взглянул на Алексея, грустно усмехнулся. Вскоре приехал Никита, и Василий заторопился прощаться. Обнял мать:

— До свиданья, мама.

— Прощай, сынок… Это называется — погостил? Мелькнул как молния, и нету… Это ж ты, наверное, теперь уже не приедешь?

— Почему?

— Не приедешь… Чую… Разорилось гнездо…

— Приеду!

Мать покачала головой — нет…

Когда машина отъехала, увозя их на вокзал, Василий оглянулся в заднее стекло. Две тощенькие старушки стояли у ворот в скорбных позах и грустно смотрели вслед убегавшей машине.

А поздно ночью, когда все уже угомонилось и затихло, ярким и жарким костром вдруг вспыхнула хата Павловны. Накалившаяся черепица остервенело стреляла беспорядочной винтовочной пальбой, разбрасывая вокруг раскаленные добела осколки, не позволяя никому приблизиться к хате.

Спасти ничего не удалось. Даже Павловну…

Боже мой, ей-то за что такая мучительная смерть?!

«Господи, прости ей вольные и невольные грехи ее и дай ей место в раю…»