Михаил Колосов - Платонов тупик

— А Ленька Горшков назвал тебя Чижиком-Пыжиком… — Скажет и тут же старается подсластить пилюлю: — А он сам Горшок. Правда?

Юрка вскипал от этих доносов, но Лизку почему-то не гнал, а кивал поощрительно и искал глазами Леньку. Леньки поблизости не было, и донос застревал в Юркином сердце острой занозой: «Ладно, я ему это припомню!..»

— А Васька Юдин говорит: «Сирота-задавака. Сирота-любимчик». И еще сказал: «Сирота-подлиза».

Юрка вспыхивал гневом — это уже было посерьезней, чем просто «Чижик-Пыжик». Такие вещи безнаказанно оставлять нельзя. Он подходил к Юдину и спрашивал в упор:

— Говорил? Признавайся: говорил?

Васька Юдин от такого напора отступал, оправдывался:

— Верь больше этой ябеде… Она наплетет тебе сорок бочек арестантов и два ящика гвоздей.

— Говорил, говорил! — выскакивала наперед Лизка.

— Смотри!.. — предупреждал Юрка грозно и отходил с видом победителя. До драки дело доводить опасался: как-никак он староста, да и на силенки свои Юрка не очень рассчитывал — слабоват. Юрка старался «без драки попасть в большие забияки». Но это ему удавалось не всегда.

Как-то после уроков, когда уже вышли за школьный сад, Лизка дернула Юрку за рукав и кивнула на ребят. Ленька Горшков что-то говорил им, и те хихикали, поглядывая на Юрку с Лизкой.

— Он говорит им, будто мы с тобой жених и невеста, — пояснила Лизка, и было видно, что для нее самой слаще меда такая молва: глаза ее замаслились, как у взрослой, и она даже прильнула к Юрке по-родственному. А тот вдруг вспыхнул, оттолкнул ее, подскочил к Леньке:

— Ты чего сплетни распускаешь?

— Во! Сплетни! Видали такого! — Ленька засмеялся издевательски и обернулся к ребятам за поддержкой: — Будто не видно!

— Что тебе видно? Что тебе видно? — наступал Юрка на Леньку.

— При чем тут я? — развел руками Ленька. — Все видно: Лиза и подлиза!

— Я подлиза? Я подлиза? — выходил из себя Юрка и от обиды, и от того, что Ленька не отступал. — Да я тебя сейчас!.. — Юрка замахнулся, чтобы ударить обидчика, но Ленька опередил — толкнул его в грудь. Юрка стоял как раз на замерзшей лужице, поскользнулся, не удержался и шмякнулся на задницу, громко клацнув зубами. Все смеялись, окружив Юрку, который сидел на дороге в неуклюжей позе, словно подбитая ворона. Злоба душила его: была бы сила — всех переколотил бы, никого не пощадил. Почувствовав во рту солоноватость, он сплюнул себе на ладонь и, увидев кровь, заревел во весь голос. Быстро поднялся и побежал домой, оглашая улицу воплем и размазывая по лицу красную слюну.

— Вот теперь тебе по-па-а-дё-от, Горшок-Пирожок!.. — пропела Лизка и заспешила вслед за Юркой.

Увидев сына, мать всплеснула в ужасе руками, запричитала:

— Да кто же это тебя обидел, сыночек мой?! Какой же это паразит посмел поднять на тебя руку, радость ты моя?

— Лё-о-онька… Гор-шков…

— Да за что же он тебя, этот змееныш проклятый?

— Дразнится все время… — И Юрка полез было под рукомойник, но мать остановила его:

— Стой! Не смывай! — Она схватила его за руку и поволокла по улице к дому Горшковых. Забарабанила в калитку, закричала благим матом: — Закрылись, разбойники, душегубы, кровопивцы такие! Открывайте, или я сейчас!..

На шум вышла Ленькина мать, ошарашенная гвалтом, смотрела на соседку, ничего не понимая. А та не унималась:

— Это что же такое делается? До крови человека избить! Вы думаете, на вас управы нету? Бедного сироту так изувечить! Если у него отца нет, если за него некому заступиться, так, значит, бить его?

Ленькина мать оглянулась на боязливо выглядывавшего из двери Леньку, спросила:

— Ты, идол?

— Сам он, — отозвался тот. — Сам полез с кулаками, а я только чуть толкнул, а он и упал. Поскользнулся и упал — и язык прикусил. А я виноват, да?

— Он еще и не виноват! Ну звереныш, погоди! Я в милицию пойду! Это что же, выходит, я его так разрисовала? — Шурка ткнула пальцем в Юркино лицо. А Юрка не переставая хныкал, вдохновляя материно возмущение. — Завистники! Завидуете, что он умнее всех вас. У-у, паразиты! Это вам так даром не пройдет: ты же не кого-нибудь избил, а старосту класса! Ничего, там разберутся! Пойдем, сынок, — и она потащила Юрку дальше, мимо своего дома, в школу, к учительнице.

На другой день урок в школе начался с того, что учительница вызвала к доске Горшкова и принялась его отчитывать, а заодно и всех остальных, кто поддерживал «этот бесстыдный, нетерпимый для советского школьника поступок». Под конец сказала:

— Забирай, Горшков, свои книжки и уходи домой! И без матери или без отца в школу не приходи! Нам такие не нужны!

Смуглолицый, суровый мальчишка Ленька Горшков, с трудом сдерживая слезы, побрел медленно из класса.

Юрка мог считать себя вполне отмщенным: он знал, что кроме сегодняшней выволочки вчера Леньке была здоровая взбучка дома от матери и от отца. Однако героем себя он не чувствовал: не той ценой, не теми средствами досталась ему эта победа. Падение на задницу и его воронья поза на замерзшей луже при воспоминании заставляли краснеть. А главное, Юрка почувствовал после этого вокруг себя пустоту. Он остался совершенно один, будто отверженный: девочки дичились его, а ребята откровенно презирали. Единственное преданное существо — Лизку — он отпихнул сам. Надоела. Из-за нее все началось. Да и стыдно стало: в самом деле, ходит рядом как пришитая.

— Ну чего ты ко мне привязалась? Девочек тебе мало, что ли? Из-за тебя смеются все.

— Ну и пусть…

— Отстань от меня и не приставай, — отрезал Юрка.

Лизка обиделась, отстала, но не совсем. Ходила следом набычась и в то же время ловя его взгляд, — а вдруг да смягчится? Однако Юрка был непреклонен, хотя одиночество и тяготило его. Но и Лизка ему была ни к чему — обуза.

В третьем классе перед Октябрьскими праздниками учительница решила отметить лучших учеников. То ли сама, то ли по наущению свыше, она приготовила для них подарки — своего рода премию за «отличные успехи и прилежное поведение». Слово «прилежное» ребята не принимали, было в нем что-то для них неприятное: прилежание — прилаживание — подлаживание — прислуживание… И стояло оно где-то в одном ряду с такими понятиями, как «подхалим», «угодник», «подлиза», к которым дети относятся с гораздо большим нетерпением, чем взрослые. Взрослые таких людей презирают, но терпят и даже завидуют наиболее удачливым и часто заискивают перед ними. А дети ненавидят их откровенно и изводят всеми способами.

Юрка не хотел слыть подлизой. Он готов был совершить любой поступок, только бы не выглядеть в глазах ребят подхалимом. Каждая похвала учительницы уже не только не радовала, а бесила его, потому что никто из одноклассников всерьез эти похвалы не принимал. Сироту похвалили? Что ж такого! Тут всем все ясно: подлиза, любимчик.