Евгений Гущин - Небесное созданье

Темные, глубокие глаза девушки слегка потеплели, на лице обозначилась слабая, вымученная улыбка.

— Ты добрый, Алексей, — произнесли ее губы.

— С чего взяла? — смущенно хмыкнул он.

— Слышала, как с собакой разговаривал.

— Подслушивала?

— Просто слышала. «Ешь, Дыма, сладких белочек с вермишелькой…» Так может говорить только добрая душа.

— Не хвали, а то покраснею, — отозвался он грубоватым голосом и пряча от нее растроганные глаза. Справившись со смущением, вскинул голову, заговорил строго: — Короче, так. Не хочешь есть, будем смотреть лодыжку. Кстати, у тебя, случаем, нет темных очков?

— Нет. А зачем они тебе?

— Очень бы сгодились. Глаза могу обжечь. Как на твои ноги гляну, аж слепну. И вообще мне лихо становится. Боюсь, не сомлеть бы во время осмотра.

— Ты же санитар, не мужчина. Сам ведь говорил.

— Говорить-то говорил, но шибко уж ты женственная. Гляну на тебя и мурашки по коже бегут. Так что санитар с мужчиной пластаются во мне друг с дружкой на равных. И никак один другого одолеть не могут.

— Поддержи санитара. Чтобы он победил.

— Пытаюсь, да пока плохо получается. Ладно, снимай свои колготки докуда сможешь, а потом я подсоблю. — И он отвернулся.

Она повозилась за его спиной, шурша тканью и разрешила:

— Можно.

Повернулся к ней и увидел, что колготки сняты до колен, а обнаженное тело прикрыто овчинными полами спальника. Непослушными пальцами стянул колготки совсем и обескураженно вертел их в руках. Спросил:

— Их тоже повесить на гвоздь?

Она усмешливо молчала и, как ему показалось, отчего-то была им недовольна. А он стоял столбом, ничего не понимая, осторожно держа в руке невесомую ткань и покорно ждал указаний.

— Ты женат? — спросила она через время с досадой.

— Женат, — качнул он головой.

— И не знаешь, что с ними делать?

— Я с жены сроду колготки не снимал. Да она бы и не доверила их мне. Пальцы у меня все в заусеницах. Могу ненароком порвать.

— Дай сюда. — Аккуратно свернула колготки тонкими белыми пальчиками и сунула себе под изголовье.

Оглядел лодыжку. Она оказалась несколько припухшей, но не настолько, чтобы подозревать перелом. Начал с осторож-ностью прощупывать.

— Как ты грубо… У тебя пальцы будто железные, — простонала она.

— Других у меня нету, терпи, — сварливо отозвался он, заметив на колене лиловый синяк. Закончив прощупывать, сказал: — Тут рентген нужен. Может в кости лодыжки трещина, а может и просто ушиб. Точно сказать не могу. Да и с коленом неясно. Больно сгибать ногу?

— Немножко.

— Значит, ушиб. Короче, ногу надо зафиксировать и недельку не сгибать. И вообще ее не тревожить. Лежи, пойду сделаю шины.

Сходил под навес, натесал из прямослойного кедрового полена тонких и широких лучин. Достал из походной аптечки бинт и крошечный полиэтиленовый пакетик с черными катышками внутри. Извлек один катышек, разрезал ножом надвое. Половинку растворил теплой водой в алюминиевой ложке. Получилась густая черная смолка. Макая пальцы в эту смолку, начал смазывать ею воспаленные места, втирая в кожу. Когда же смолка подсохла и заблестела, обложил лодыжку и колено лучинами и плотно примотал их бинтом. Оглядел дело своих рук и остался доволен, хотя Алена с ужасом взирала на довольно громоздкое сооружение вокруг ноги, но молчала. Оставшуюся половинку катышка растворил в кружке.

— Пей, — жестко сказал он, приподняв голову девушки вместе со спальником.

Алена припала губами к краю кружки, глотнула и брезгливо передернулась.

— Какая гадость. И пахнет так противно, — выдавила сморщившись.

— Зато быстро сращивает кости и снимает воспалительные процессы. Это горное мумие. Зажми нос и выпей махом до дна. — И прикрикнул: — Ну!

Она выпила содержимое кружки судорожными глотками и торопливо прикрыла рот ладошкой.

— Дай воды, а то стошнит, — попросила чуть не плача, даже слезы выступили.

— Нельзя. Перетерпи, — отказал он.

— Вырвет же сейчас.

— Задержи дыхание и крепче зажми рукой рот. Не дай выйти из себя мумию.

— Ты чудовище… — прогудела через ладонь.

— Ну-ну, — удовлетворенно усмехнулся он. — Крой меня дальше. Полегчает.

— Монстр…

— А еще?

— Маньяк.

— И все?

— Вампир.

— Ого! Почти весь букет из американских жутиков. Наверно, любишь видик смотреть, а? Про разную чертовщину. У тебя такие широкие познания.

— Не твое дело.

— Разумеется, не мое. Мое дело — лечить. Ну-ка, убери ото рта ладошку. Хочу посмотреть на твои губы. Да не бойся, мумием уже не стошнит. Вырвало американской дрянью. Вот, молодец. Говорю же, все нормально будет. А губы у тебя воспалены и будто спеклись. Если их помазать мумием, к утру станут свежими и румяными, как бутоны алых роз. Ну так как, мазать?

Промолчала.

Он собрал с ложки остатки смолки и, решительно убрав ее руку, пытавшуюся прикрыть рот, смазал ей губы.

— Ну вот, пока все, — проговорил устало.

Алена в изнеможении откинулась на овчину.

— Измучил ты меня, — произнесла обессиленным голосом.

— Отдыхай, а я буду кота драть. Пока еще светло.

— Драть?.. — отозвалась сонно.

— Ну, раздевать. Шубу с него снимать. Славного кота Дымок загнал. Дай Бог, чтоб его носила такая же молодая и красивая, как ты, а не богатая старая жаба. Кстати, надо подыскать к нему парного кота и — можно на шапку или воротник. Хочешь, сделаю тебе подарок к выздоровлению? — Алексей взял с полки соболя, хотел прикинуть, как подойдет его цвет Алене, но увидел, что девушка уже заснула.

Он неторопливо обснял соболя, обезжирил, натянул шкурку на пялку мездрой наружу и повесил на гвоздь, коих на стенах было предостаточно. Светлого времени оставалось еще часа два. Решил пройтись по кружному короткому путику над избушкой — авось да еще пофартит. Нацепил лыжи, вскинул на плечо ружье и побрел по лыжне, накрытой глубоким, мягким снегом. Снегопад еще не кончился, но явно иссякал: с неба сыпались редкие его остатки. Возродился верховой ветерок, налетал порывами, сваливал с веток кухту и нес снежную пыль. Морозец мало-помалу набирал силу. Все указывало на перемену погоды. Если к утру разведрится, то можно ждать поисковый вертолет. Скорее бы уж. А то слишком часто и неутоленно стал он посматривать на свою гостью, интуитивно чувствуя, что еще немного и он лишится привычного и такого уютного покоя. Его сердце никем не было занято — пустовало и только ждало случая, чтобы влюбиться без памяти. Он и хотел этого, и боялся.

Бродил до самого вечера. И хотя особого фарта на этот раз не случилось, но все равно сходил не зря. Поставил с десяток петелек, снял двух белок с жердей, а главное — вырубил из черемухи заготовку для костыля. Поймал себя на мысли, что в общем-то ради этого и пошел. А еще углядел на опушке, среди черного островка молодых пихт, порхающих рябчиков. Завтра, поутрянке, надо будет ими заняться и сготовить барскую еду для своей гостьи. Пусть полакомится свежей дичью.