Иван Мельниченко - Пока ты молод

…После выздоровления он все-таки пошел к ним. И ничего, кроме неполного, отчужденного разговора, у него с Юрием не получилось. Предполагаемой откровенности также не было. Анатолий ушел ни с чем.

А затем подоспело лето, молодую супружескую чету Малаховых направили на Херсонщину, те немногие, кто знал о случившемся, постепенно забыли и не напоминали Анатолию об этом. Лишь сам он не забыл, запомнил на всю жизнь. Он начал сторониться женщин, стал замкнутым, немного педантичным в обращении со студентами, из-за чего за ним надолго закрепилась репутация суховатого и придирчивого преподавателя. Зато после случившегося у него появилась необыкновенно продуктивная, доходящая порой почти до одержимости работоспособность. Он перечитал огромные вороха русской и зарубежной литературы по своей специальности, без конца пропадал в длительных командировках и экспедициях по колхозам, совхозам, лесничествам и заповедникам. Через четыре года у него за спиной уже было несколько крупных работ, опубликованных в журналах и вышедших отдельными изданиями. О нем заговорили в ученом мире страны.

И только иногда он доставал из глубин своего письменного стола бережно хранимый синий конверт и неизвестно в какой уж раз перечитывал взволнованное, волнующее письмо Кати Малаховой. Может быть, потому, что оно было написано в минуты горького отчаяния, из-за этого в нем было много противоречивого, по-женски путанного, Анатолий каждый раз открывал в нем все новые и новые оттенки, полные то глубокой нежности, то тоски и упреков. Последнее он всегда находил между строк в тех местах, где она хорошо отзывалась о муже и рассуждала о нежелательности женитьбы людей, знающих друг друга с детства, потому что в таких случаях люди часто оказываются близорукими, понимающими друг друга, несмотря на долгие годы знакомства, односторонне, неглубоко.

Порой Анатолий находил что-то необыкновенно интимное даже в ее расслабленном, торопливом почерке. Он вставал, медленно и задумчиво ходил по кабинету, и тогда начинались тягостные самоупреки. Когда же в нем брал верх рассудок, он ловил себя на этих безвольных самоупреках и сразу же для успокоения брал в руки ее большую коричневую фотокарточку, хранящуюся в том же синем конверте. Это его успокаивало, и он снова прятал в глубину стола конверт…

Больше она ему никогда не присылала писем, но зато в редкие свои наезды в Москву каждый раз обращалась в справочное бюро (не сменил ли квартиру?), звонила, и они встречались, вспоминали о прошлом. И самые богатые, полные воспоминания были у них тогда, когда они сидели на скамейке какого-нибудь окраинного бульвара, с молчаливой грустью вспоминая прошлое…

Так было и во время последней их встречи ранним летом пятьдесят четвертого года. Но на этот раз профессор Анатолий Святославович Олишев с удивлением (как быстро летят годы!) узнал от нее, что в университете учится ее дочь, очень похожая на нее, на ту далекую Катю Малахову, из-за которой ему пришлось пережить когда-то немало тягостных и счастливых дней. Узнал он тогда и о Сергее и с тревожным нетерпением стал ждать встречи с ним.

К телефону в коридоре подошла соседка. Спокойный мужской голос спрашивал Наталью Юрьевну Малахову. В квартире все привыкли к звонкам Сергея, узнавали его по голосу и, прежде чем позвать Наташу, любили добродушно-насмешливо пожурить за надоедливую неугомонность. На этот раз, услышав непривычное «Наталью Юрьевну», соседка двинула недоумевающе плечами. Помолчав несколько секунд, сухо ответила: «Сейчас посмотрю», подошла к двери Наташи и постучала. Та открыла. В руках у нее была расческа, в левом углу рта выглядывала наполовину приколка. Чуть приоткрыв губы, она спросила:

— Ко мне? Сережа?

— Какой-то мужчина спрашивает Наталью Юрьевну, — соседка подчеркнула последнее слово.

Наташа вынула изо рта приколку и подбежала к телефону.

— Я вас слушаю. Да, Малахова.

В трубке послышалось учащенное дыхание, перебиваемое легким покашливанием. Звонивший волновался, и его волнение начало передаваться Наташе. Она нетерпеливо переступала с ноги на ногу.

— Наташа, вам ничего не говорит такая фамилия, как Олишев?

— Извините, но ничего, — не задумываясь, ответила она.

И опять тихое покашливание.

— В студенческие годы вашей мамы мы были очень хорошими друзьями. Я ее видел летом, и она рассказывала мне о вас.

— А кто вы? — настороженно и наивно спросила Наташа.

— Анатолий Святославович Олишев, профессор того же университета, в котором учитесь вы. Живу я неподалеку от студенческих общежитий на Стромынке. Мне хотелось бы увидеть вас. — Понизив голос, он доверчиво признался: — Вы, конечно, понимаете меня.

— Да, — мягко ответила она. И, помолчав, спросила: — Когда мы увидимся?

— Хорошо бы сегодня, — в его голосе Наташа уловила просительные, почти жалобные нотки. Она чуть было не согласилась, но тут же вспомнила, что сейчас вот, перед его звонком, она готовилась к встрече с Сергеем, сама в нерешительности кашлянула, но ничего не ответила. Он, очевидно, догадался о причине ее молчаливого замешательства.

— Я, разумеется, не настаиваю, Наташа, на сегодняшнем дне. Но надеюсь, вы извините свою маму за то, что она очень подробно рассказала мне о вас… Приходите… вдвоем. Это меня еще больше обрадует.

— С кем? — непонимающе спросила она.

— С вашим юным стихотворцем. — И он тут же поспешно добавил: — Вы только, пожалуйста, не обижайтесь. Я нисколько не намерен шутить над вами. Серьезно, приходите вдвоем.

Наташа почувствовала, что краснеет. Маленькая холодная льдинка скользнула по сердцу, затем оторвалась от него и подступила к горлу, мешая говорить. «Как будто кто на воровстве поймал. Ну зачем она ему рассказала обо мне? Я ведь даже от папы утаила…»

— Ну, так как же, Наташа? — долетело издалека, и она, не раздумывая, ответила запальчиво и сухо: — Хорошо, я поговорю с ним. Думаю, согласится. И мы подъедем к вам около восьми.

— Еще раз прошу извинить меня, Наташа. Я буду ждать вас на улице возле своего дома. До свидания.

— До свидания, Анатолий Святославович. — Она не спеша, мягко опустила трубку на рычаг, с минуту молча подержала на ней руку, потом быстро повернулась и пошла в комнату.

Через несколько минут она уже бежала вниз по лестнице, торопясь к памятнику Тимирязеву.

Сергей сразу же заметил ее, как только она появилась на углу Качаловской и Тверского бульвара, и пошел навстречу. Но их разделил нахлынувший поток автомобилей. Она, улыбаясь, приподнялась на цыпочки и помахала ему. Сергей уловил подходящий промежуток между двумя автомобилями, перебежал к ней и несильно сжал в своих ладонях ее прохладные только что махавшие ему пальцы. Потом, не отпуская ее руку, он сунул ее вместе со своей в карман плаща. Так они прошли по улице Герцена до Манежа, долго не находя слов более светлых и чистых, чем этот молчаливый разговор сомкнутых теплеющих пальцев. И только когда ему захотелось курить и он полез в карман за спичками, Наташа спросила: