Иван Мельниченко - Пока ты молод

— Сережа, скажи: ты любишь неожиданные встречи?

— Ты это о чем? — ответил вопросом на вопрос Сергей и отбросил в сторону невспыхнувшую спичку.

— Нет, ты скажи: любишь? — настаивала она на своем.

— Надо полагать, что люблю. У нас с тобой ведь так и произошло.

— Ты хитришь. Ну, так уж и быть, скажу тебе, что мы сейчас поедем не на футбольную встречу, в которой твой великолепный, непревзойденный, гениальный «Спартачок» потерпит великолепное, непревзойденное и гениальное поражение…

— Типун тебе на язык!.. — он легонько оттолкнул ее от себя.

— …А к профессору Олишеву, другу нашей семьи.

— Что-о? — насторожился Сергей и остановился. — Почему же ты мне раньше ничего о нем не говорила. Постой, постой, а как его величают?…

— Да что с тобой, Сережа? Ну, Анатолий Святославович Олишев, доктор биологии. Остальное мне не известно, так как я сама узнала о его существовании всего лишь час назад… Да ты, я вижу, бледнеешь. — Она прижалась к его плечу, заглядывая ему в глаза. — Сережа, милый, скажи. Я хочу знать тоже… Может, не поедем. Мне страшно, потому что я вижу по тебе: ты рвешься на какой-то скандал.

— Рвусь. — И, взяв себя в руки, уже спокойнее продолжал: — А ты случайно не знаешь брата его, Виктора Святославовича, моего очень хорошего знакомого?

— Я же тебе сказала, что ничего не знаю. Он позвонил мне. Говорит, в студенческие годы моей мамы — она университет кончала — они были хорошими друзьями. Он даже о тебе говорил, чтоб я с тобой пришла.

— Да-а, — многозначительно протянул Сергей. — Вот это неожиданная встреча… Но откуда он знает меня? — задал он вопрос уже самому себе.

— Мама ему рассказала летом.

— Нет, это мне положительно начинает нравиться. Едем сейчас же к нему. Где он живет?

— На Стромынке.

В троллейбусе Сергей все время молчал, смотрел в окно и, напряженно обдумывая случившееся, хмурил лоб. Наташа несколько раз пыталась с ним заговорить, но безуспешно. Она тоже начала хмуриться, капризно подергивая носом. Наконец Сергей, видимо порешив со своим планом встречи, повернулся к ней, ласково и тихо, чтоб никто не услышал его, сказал:

— Ты прости меня, Наташа. Я, кажется, не могу иначе. С этой фамилией у меня очень много неприятных воспоминаний. И не только у меня. Я, правда, не знаю, что собой представляет этот ваш друг семьи. Может, он и неплохой и я напрасно так погорячился, услышав о нем. Но его брат — я больше чем уверен, что это именно те Олишевы, отчество у них не очень распространенное, как и фамилия, — его брата я знаю как матерого фашиста.

— Не может быть! — с ужасом прошептала Наташа.

— Очень даже может быть, — хладнокровно ответил Сергей, — и сейчас ты, кажется, в этом сможешь убедиться.

— Сережа, я боюсь, — она плотнее прижалась к нему.

— Ну зачем же. Ты ведь со мной, — успокаивающе прихвастнул Сергей…

Олишев и в самом деле ожидал их на улице. Увидев идущую ему навстречу пару, он каким-то внутренним чутьем понял, что это как раз те, кого ожидает. Он сразу же подтянулся, собрался и первый заговорил:

— Здравствуйте. Я Олишев. А вы, по-моему, ко мне. — И он пожал робко протянутую руку Наташи. Затем с беспредельно тяжелой тоской посмотрел Сергею в глаза.

От этого взгляда острый холод пробежал по спине Сергея. Он торопливо, бездумно-механически принял протянутую руку и, пожав ее, мгновенно почувствовал, как тают, дробятся, бледнеют приготовленные в троллейбусе для этой встречи гневные, холодные слова. Надо было торопиться. И он вдруг спросил:

— Извините меня… Анатолий Святославович, но я хотел бы сразу же узнать: у вас есть брат Виктор? — и торжествующе, не мигая, посмотрел в помутневшие глаза Олишева. Он ждал, что тот смутится, растеряется, начнет отнекиваться. Однако ничего такого не произошло.

Олишев выдержал его пытливый взгляд, не сразу ответил:

— Был… Но прежде чем говорить о нем — поверьте, за этим дело не станет, — я хотел бы знать, каким образом вы с ним знакомы и как вас зовут.

— Воротынцев Сергей из хорошо вам знакомой Копповки. А вашего дорогого братца я видел во время оккупации.

— Так вы из Копповки? — просветленно удивился Олишев. — Боже мой, сколько неожиданностей в один день! Значит, мы с вами земляки… Я так давно…

— Брат ваш тоже мой земляк, — не дав ему договорить, требовательно напомнил Сергей о своем первом вопросе.

— Вот что, Сережа, — сдержанно ответил ему Олишев, — я понимаю причину вашего гневного тона и, пожалуй, не вправе на вас обижаться. Но я вам серьезно говорю: не знаю ничего о своем брате, жив он или не жив. Да меня это и не интересует, потому что я давно уже не считаю его своим братом. Позже как-нибудь я вам расскажу о нем. А сейчас пойдемте лучше ко мне. — Он кивнул головой в сторону своего подъезда.

Переглянувшись, Сергей и Наташа послушно направились с ним во двор.

Войдя в подъезд, Сергей сразу же увидел, несмотря на сумеречность, блеснувшую перед глазами небольшую табличку на обшитой дерматином двери. Приблизившись, прочитал и вырезанную на ней надпись: «А. С. Олишев».

Профессор хотел было нажать кнопку звонка, но в это время предупредительно щелкнул английский замок, дверь открылась, и перед ними появилась вслед за хлынувшим им навстречу из прихожей электрическим светом приземистая, с непокрытой седой головой старушка.

— А я сумерничала на кухне, — заговорила она мягко и ласково, как говорят старые люди с послушными и внимательными внуками. — Слышу: Анатолий Святославович мой с кем-то идет… Проходите, проходите, детки, — обратилась она к Наташе и Сергею, которых уже пропустил впереди себя Олишев. Затем, уловив еле заметный взмах бровей профессора, она поспешила к другой двери, направо, распахнув ее до отказа, заговорила еще мягче и ласковей прежнего: — Раздевайтесь, молодые люди, и проходите в кабинет Святославовича. А я вам сейчас такого чайку приготовлю… — И засеменила на кухню, видимо по привычке вытирая свои чистые и немокрые руки о края фартука.

Олишев первый вошел в кабинет, щелкнул выключателем, и сразу же мягкий свет висящей под потолком старинной люстры разлился по просторному кабинету, наполненному еле уловимым черемуховым запахом венской мебели, перебиваемым более острым, хотя и не резким, запахом бесчисленных книжных полок.

— Вы не обижайтесь, пожалуйста, — сказал он, — на мою Маришу. Она если и наговорит чего-нибудь лишнего, то, поверьте, только по своей излишней доброте. Она очень славная старушка. В городе у нее почти нет знакомых, а родственников и совсем нет. Когда-то она имела свою комнату. Были привязанности и знакомства, но она привыкла к моей застоявшейся холостяцкой нелюдимости, отказалась даже от своей комнаты и давно уже живет у меня. А я тоже к ней привык. Она для меня почти как своя, как мать, хотя я с ней из-за своей занятости говорю всего два-три раза в неделю, да и то о самых незначительных вещах, касающихся в основном кухни. — Он слегка улыбнулся. — Впрочем, я и сам по некоторым причинам бываю то слишком говорливым, то крайне молчаливым. И потому вас обоих на будущее прошу быть не очень взыскательными к моим подобным метаморфозам. К вам это особенно относится, Сережа, так как вы хорошо осведомлены о темных делах моего брата, которого, повторяю, я давно не считаю для себя таковым… Не говоря уже о том, что я к тому же сам бывший белоэмигрант, долго прозревавший и не очень смело возвратившийся к порогу нашей с вами России двадцать с лишним лет тому назад. Однако мы еще об этом не раз, наверное, поговорим, хоть это для меня и не очень приятная тема разговора.