Иван Мельниченко - Пока ты молод

Вдруг он услышал за спиной пронзительный злой окрик и резко оглянулся. Из кабины грузовой машины ему грозил кулаком молоденький рыжий шофер. Сообразив, в чем дело, Сергей с растерянным изумлением попятился на тротуар. Стоило рыжему парню на какую-то минуту притормозить свой грузовик, и сразу на ту же самую минуту захлебнулось горячее дыхание сплошного потока машин: остановились грузовики со строительными материалами, с огромными красными окороками, мебелью, театральными декорациями, ящиками вин, остановились мотоциклы, такси, автомобиль скорой помощи. Сергей весь похолодел, но не от мысли, что мог попасть под грузовик.

— Нашел, называется, место для раздумий. Сказано — студент прохладной жизни!.. — уже как-то сочувственно проговорил шофер и хлопнул дверцей кабины.

Где-то Сергей уже слышал это. Где, припомнить не мог.

— Э-э, черт! — недовольно буркнул он и опять вспомнил профессора Олишева. «Вот она, могучая философия жизни, Анатолий Святославович, — подумал он, вслушиваясь в тяжелый грохот бесконечного потока машин. — «Последним» она не по плечу. А я ведь «последним» не хочу быть».

Он направился к кассам метро.

Чем больше дней проходило после неоконченного разговора с Олишевым, тем больше усложнялись, коловоротились впечатления Сергея об этом разговоре. Хотелось съездить к профессору, поспорить. Особенно он укрепился в своем желании, когда на одном из занятий спецкурса по сюжету преподаватель, известный киносценарист, рассказал о давнишней веселой ошибке Станиславского.

Будто бы однажды знаменитый актер Мамонт Дальский неожиданно написал пьесу, пришел с ней к Станиславскому и начал ему читать ее. Тот слушал очень внимательно, время от времени бросая восторженные реплики. Пьеса его так захватила, что он, как только актер закончил чтение, сразу же пообещал в ближайшие дни начать подготовку спектакля. Он оставил у себя рукопись, с тем чтобы обдумать распределение ролей. А после, перелистывая ее, вдруг с изумлением увидел и убедился, что нет никаких и намеков на пьесу, что Мамонт Дальский сумел поразить его вначале только своим чтением…

Выйдя на перерыв, Сергей сразу же позвонил Олишеву. Тот оказался дома и, не раздумывая, согласился встретиться. А перед тем как положить трубку, спросил, один ли он придет, или же с Наташей.

После лекций Сергей позвонил к Наташе и попросил через час подойти к памятнику Тимирязеву. Она согласилась, но по ее голосу он понял, что ей не очень хотелось встречаться, и с тревожной настороженностью спросил:

— Что случилось, Наташа? У тебя какие-нибудь неприятности?

Она тяжело вздохнула и совсем упавшим голосом ответила:

— А когда же у меня их не было, Сережа. Кажется, на всю… всю жизнь… — Сергей почувствовал, что слезы не дают ей говорить.

— Тогда я прошу тебя, Наташа, немедленно выйти к Борцу и Мыслителю. Я сейчас же побегу к нему.

— Нет, милый, этот час мне хочется побыть одной… Пока… не набирай мой номер и не спрашивай ни о чем… Сама расскажу. — И в трубке послышались назойливо-неприятные частые гудки.

Сергей поспешно оделся и, ничего не ответив на вопросительный взгляд Бориса Мишенина, слышавшего его разговор по телефону, бросился к лестнице. Через несколько минут, не сворачивая к памятнику, возле которого они условились встретиться, он уже был на перекрестке Качаловской улицы и улицы Алексея Толстого. Часто и нервно поглядывая на часы, он стоял там до тех пор, пока, наконец, из-за поворота не появилась Наташа.

Увидев его далеко впереди от места назначенной встречи, она благодарно улыбнулась и, подойдя, взяла его под руку.

— Давай, Сережа, погуляем по переулкам, в которых до сих пор остались старинные таблички с твердым знаком в конце слов. Они тихие, эти переулки, задумчивые. Можно громко говорить обо всем.

Он согласно кивнул головой, и они направились в сторону Арбата. Наташа заговорила не сразу. Она, очевидно, немного стыдилась недавней своей чисто женской слабости. Только когда Сергей ладонью свободной правой руки просительно и настойчиво погладил кисть ее руки, она заговорила о том, что на днях собирается менять паспорт и свою девичью фамилию. Услышав это, он попытался было остановиться и высвободить руку, но она еще плотнее, капризно прижалась к нему и потянула его дальше, в глубину переулка. Он повиновался, хотя и не совсем охотно.

— Пойми меня, Сереженька… Я ведь вижу, что ты давно любишь меня. — Она заглянула ему в глаза. — Да и я не скрываю своего отношения к тебе. Но ты ничего не знаешь о моем папе. Мне не хотелось тебя расстраивать… Потому долго молчала… Только ты, пожалуйста, не перебивай меня, а то я могу запутаться и не сказать что-нибудь очень важное, может быть, главное.

Сергей поощрительно сжал ее руку, она ответила ему тем же, правда, слабо, торопливо и как-то рассеянно. Затем продолжала:

— Не говорила я тебе почти ничего и о своем муже. Ты ведь всегда в таких случаях начинал нервничать, волноваться, и тогда я кляла себя. Он любит меня большой, но какой-то особенной, противоречивой любовью. Постоянно и очень чутко обо мне заботится и вместе с тем совершенно закрывает меня от жизни и людей своей сильной широкой спиной, своей энергией и способностями. Я иногда думаю, что даже мою учебу в университете он терпит только из-за того, чтобы у него была образованная жена. Не больше. Сейчас вот трудно стало после учебы поступить на работу в городе. Я бы, не задумываясь, поехала и в село, но Миша, наверно, не разрешит. Боюсь, он не разрешит мне работать, если даже найдется место и в нашем городе. А не найдется — будет радоваться. Иначе я ведь часто могу быть вдали от его спины. — Она грустно вздохнула. — Но и уходить от него не могу. Он очень крепко держится за жизнь, быстро растет во всем. А мой уход расшатает его, я это точно знаю. И я, наверно, не уйду, хотя мне порой очень страшно становится с ним. — И, помолчав, добавила: — Он, мне кажется, далеко пойдет. Ты только не подумай…

— Нет, подумаю! — обидевшись, насмешливо процедил Сергей. — Благополучия тебе захотелось, вот что!

От этих слов у нее вздрогнули губы, и она высвободила свою руку. Стараясь как можно спокойнее держаться, ответила:

— Глупый ты, милый мой Сережа.

— Зато ты умна, как… — он стал подбирать слова для сравнения, нашел и выпалил с наслаждением: — Умна, как протокол собрания, составленный задолго до этого собрания.

После этих слов ей уже трудно было сдержаться. Глубоко обиженная, она всхлипнула и, резко повернувшись, быстро пошла обратно. Он не заступил ей дорогу, не окликнул, но тоже повернулся, молча и снисходительно посмотрел ей вслед. Дрожащими руками прикурил от четвертой спички сигарету. Затем оглянулся по сторонам и, убедившись, что никого нет поблизости, сам себя вслух спросил: