Иван Мельниченко - Пока ты молод

— Да мы ничего, Анатолий Святославович, — почему-то сразу за двоих смущенно стал оправдываться Сергей. Он уже начал догадываться о том, что у Олишева, кроме сложной жизненной биографии, есть еще какая-то очень трудная сложность и в отношении семьи Малаховых… Его одиночество, его взгляд при встрече, полный тоски и глубокой нежности к нему, Сергею…

Что же касается Сергея, то он всегда дорожил первыми впечатлениями. Часто, если после знакомства с кем-либо его спрашивали о том, нравится или не нравится ему этот новый человек, он отвечал, как правило, не сразу, но всегда приблизительно одинаково. «Если я встречаюсь с новым человеком, то мне хочется, — любил говорить он, — или стать перед ним на колени, или же дать ему копеечку, или же поцеловать его, или же ударить. Одно из четырех. Равнодушным я не бываю. И лишь иногда хочется похлопать человека по плечу. Но это уже моя черта личная и, кажется, отрицательная».

Уже первый взгляд Анатолия Святославовича Олишева, открытый и добрый, произвел самое хорошее впечатление. И хотя Сергей готовил себя совсем к иной встрече, он целиком отдался этому захлестнувшему его впечатлению. Такая резкая перемена в нем не ускользнула, конечно, и от Наташи, все время следившей за ним и настраивавшейся на эти его перемены. Она-то первая и заговорила с Олишевым, стараясь как можно скорее рассеять, казалось бы, непреодолимую скованность всех троих. И это ей удалось, несмотря на то, что вначале ее слова несколько смутили Олишева.

— Мы ведь с мамой делимся всем самым сокровенным, — она вдруг виновато покосилась на Сергея и улыбнулась, — но о вас она мне ничего не говорила ни раньше, ни этим вот летом, когда приезжала в Москву и, очевидно, встречалась и говорила с вами, Анатолий Святославович.

— Наверно, просто не успела. Однако она, по-моему, все же расскажет. — На мгновение он замолчал, опустил глаза и начал чертить по гладкой лакированной крышке рабочего стола бесследные восьмерки. Затем приподнял прищуренные с искоркой глаза и рублено, почти по слогам проговорил: — Именно поэтому я и сказал вам все по телефону.

В эту минуту в кабинет вошла Мариша и, извинившись, застелила стол совершенно новой скатертью. А еще через минуту-две перед ними уже дымился в маленьких приплюснутых чашечках не очень густой, слегка искрящийся чай. Робко, но вместе с тем и с достоинством (она давно знала цену своему умению, ее не раз хвалили знающие толк в настоящем русском чаепитии) Мариша поправила перед каждым чашки, разложила по блюдцам серебряные ложечки.

Чай был в самом деле необыкновенно душистый и вкусный. И когда Сергей, отхлебнув несколько маленьких глотков, похвалил его, смущенная, но довольная Мариша сразу же заторопилась за чем-то на кухню. Олишев предложил гостям слегка заправить чай коньяком и, довольный за свою домработницу, тихо, чтобы она не слышала, сообщил им:

— Ее знают во всех близлежащих гастрономах. И даже побаиваются. Говорят, всегда подолгу присматривается и принюхивается к чаю: боится, как бы он не оказался или залежалым, или же хоть несколько минут, но побывавшим в близком соседстве с каким-нибудь острым продовольственным товаром.

Чай Мариши, как после не раз об этом вспоминал Сергей, оказался тем последним и решающим звеном в сближении с Олишевым, после которого незаметно, но быстро исчезли в разговоре недомолвки, сомнения и недоверчивость. Все это сразу почувствовали, и когда Олишев попросил прочитать Сергея что-нибудь из своего, тот не заставил себя упрашивать и прочитал с десяток стихотворений.

Олишев слушал внимательно, молча, не перебивая ни порицаниями, ни, одобряющими репликами. От его напряженного молчания Сергей уже было начал стыдиться за свои стихи. И только когда он прочитал совсем недавно написанное стихотворение о вишне, которая второй раз в году, в начале сентября, зацвела (по народным поверьям, не к добру), и Олишев и Наташа, не слышавшая еще от Сергея этого стихотворения, сразу же почувствовали те интимные намеки на взаимоотношения молодого поэта, да и, совсем невольно, профессора с семьей Малаховых, Олишев поднялся с кресла и, потянувшись к Сергею, растроганно обнял его.

— Спасибо, Сереженька. Об остальных стихах пока ничего не могу сказать. А за это спасибо. — Разволновавшись, он не почувствовал, как окончательно проговорился о своем прошлом. И лишь спустя несколько минут, осознав эту свою слабость, он виновато, сконфуженно посмотрел на погрустневшую Наташу, зачем-то придвинул к себе отставленную уже чашку с остывшим чаем.

…Они расстались почти друзьями. Ни в приглашении профессора бывать у него чаще, ни в обещаниях Сергея и Наташи приходить к нему не было ничего искусственного, лишь «из вежливости».

Как-то в субботу в кассе предварительной продажи театральных билетов на площади Свердлова Сергей снова встретил Анатолия Святославовича. Олишев тут же начал журить его за то, что тот так долго не выполнил обещания — прийти в гости.

— И вы знаете, Сережа, я вас ни в коем случае не отпущу. Сейчас же вы поедете со мной на Ленинские горы. Позавчера получил там новую квартиру.

— Я охотно поеду с вами, Анатолий Святославович. Я, конечно, не забыл своего обещания. Просто не выкраивалось время. Не забыл и вашего испытующего взгляда, когда мы с Наташей уходили от вас. Вы, кажется, что-то хотели сказать мне, но вас смущала Наташа.

— Совершенно верно. Очень даже хотел поговорить с вами наедине.

Они сели в автобус, курсирующий между новым зданием университета и старым, и через полчаса уже были в рабочем кабинете профессора. Извинившись, Олишев вышел на кухню и распорядился о чае. Затем на столе появилась бутылка коньяку, бутылка шампанского, сбитые сливки с клубникой, лимон в сахаре, жареная курица. Стол накрывал сам хозяин, без помощи Мариши. Когда все было приготовлено, Олишев, видимо довольный своей работой, потер руки и пригласил Сергея к столу.

— Сережа, вы меня еще плохо знаете, а потому я должен объяснить вам один личный мой секрет, о котором знают очень немногие. В кабинете я обедаю только с друзьями. Это дает также право каждому быть беспредельно откровенным и не церемониться.

— Пользуясь этим правом, Анатолий Святославович, ловлю вас на слове. Вы сказали, что я вас плохо знаю. Но то же самое и я могу сказать.

— Понимаю, понимаю, Сережа. Вы хотите сказать, чем, мол, я заслужил такую милость. Во-первых, мы с вами земляки. Ведь я уже десятки лет не встречал оных. А во-вторых, — он в упор посмотрел на Сергея, — я не знаю почему, но верю в кольца жизни, судьбы. Помните, может, как в этом смысле построены многие вещи Анатоля Франса?.. Недоумеваете? Тогда признайтесь, вы ведь любите Наташу?