Иван Мельниченко - Пока ты молод

— Можно и сегодня. Вы ведь давненько не обращались ко мне. — Анатолий устало и скучающе покосился на дверь.

— Хорошо, Анатолий Святославович, я приду к вам через два часа. Вы уже будете дома?

— Я сейчас еду прямо домой…

После, когда она все больше увлекалась своей темой, ей все чаще приходилось обращаться за советами, звонить к нему и ездить на Стромынку. Анатолий никогда и ни в чем не отказывал ей, приглашал, при встрече был обходительным, терпеливо и внимательно выслушивал, объяснял все подробности. Постепенно оба начали привыкать друг к другу. Часто случалось так, что после консультации он угощал ее чаем. Поначалу приходилось уговаривать, но вскоре она сама стала помогать ему на кухне, отсылая его при этом в кабинет. Задерживаясь, она расспрашивала о загранице. Он рассказывал неохотно, но подробно, боясь, как бы она не заподозрила его в том, что он что-то скрывает. Иногда в такие минуты она неожиданно поспешно вставала из-за стола, извинялась и уходила домой. И каждый раз повторяла приблизительно одно и то же: «Мне пора, Анатолий Святославович, а то еще, чего доброго, мой Юра начнет меня ревновать. Он знает, что я у вас». Анатолий не обижался, не задерживал, выходил провожать ее до трамвайной остановки. А возвращаясь, садился за свои рукописи и сразу же забывал о ней.

Так все, наверно, и продолжалось бы до самого окончания Малаховой университета, если бы ему не пришлось однажды простудиться и слечь почти на целый месяц в больницу.

Прошло уже восемь дней, как Анатолий очутился на больничной койке. То ли из боязни показаться навязчивой («Мало ли что человек может подумать»), то ли из-за появившейся в последнее время холодной подозрительности мужа Катя все эти дни не звонила в больницу, не справлялась о здоровье своего дипломного руководителя. Она пришла туда только тогда, когда вдруг вспомнила с совестливым страхом, что к нему, наверно, вообще никто не ходит. Вспомнила, что у него даже нет знакомой девушки, которая смогла бы принести ему передачу, литературу или еще что-нибудь: она, Катя, бывала ведь у него дома очень часто, с предупреждениями и без предупреждений, и каждый раз он был совершенно один.

Выйдя к ней на лестницу и увидев ее с покупками в руках, он очень обрадовался. На похудевших, бледных щеках сразу же вспыхнул яркий смущенный и благодарный румянец.

— Катя, вы? Вот спасибо… Вы такая добрая. — И, освобождая ее руки от двух больших газетных кулей, он неожиданно чистосердечно признался: — А вы знаете, Катя, я ждал вас и верил в это. И потому у меня не было таких минут, когда бы я обижался на ваше отсутствие.

Она хотела было что-то сказать в свое оправдание, сослаться на занятость или на то, как долго ей пришлось отыскивать его: соседи не знали, в какой он больнице; но ничего у нее не получилось. Она опустила глаза и тихо ответила:

— Спасибо и вам, Анатолий Святославович.

— Что вы, Катя, что вы… Впрочем, я с вашего разрешения отнесу быстренько вот это, — он кивнул глазами на кули. Боясь обидеть ее, он умолчал о том, что ему не хотелось бы утруждать ее продовольственными заботами. Она же, в свою очередь, и хотела спросить, носит ли ему кто передачи, и боялась, в случае если никто не носит, подчеркнуть этим вопросом свою какую-то особую заслугу перед ним.

Когда он вернулся из палаты, они присели на скамейку, и она добрых полчаса рассказывала по его просьбе о своей работе. Уже собираясь уходить, она робко попросила:

— Анатолий Святославович, я надеюсь, вы на днях выйдете отсюда. Мне бы очень хотелось, чтобы вы заглянули в наш драмкружок. Я вас прошу.

Он тоже поднялся со скамейки, удивленно посмотрел ей в глаза и не сразу ответил:

— А я и не знал, что вы в кружке занимаетесь. Но мне кажется, Катя, вряд ли мое, как говорится, просвещенное мнение чем-нибудь поможет вам.

— Очень поможет, Анатолий Святославович! — она совсем близко, взволнованно задышала ему в лицо. — Понимаете, позавчера была у нас на репетиции Литовцева, говорила долго со мной, приглашала во МХАТ. Я так перепугалась, что ничего путного ей не могла ответить. Она же улыбнулась, вырвала из записной книжки листок, написала на нем номер своего телефона и дала мне.

— И после этого вы еще собираетесь спрашивать о моем мнении. — Анатолий нахмурился. — Да вас высечь сейчас мало — вот мое мнение окончательное.

— Но, Анатолий Святославович…

— Никаких «но»! — перебил ее Анатолий и от души расхохотался.

Она терпеливо выждала его смех и очень серьезно продолжала:

— Дело-то ведь не только во мне…

— А в ком же? — снова перебил ее Анатолий, но на этот раз без смеха и без улыбки.

— Юра не соглашается. Говорит, что… Да вы сами, наверно, догадываетесь, о чем может говорить в таких случаях муж. — Она глубоко вздохнула. — Вот потому я прошу вас прийти к нам на кружок, ну и как быть с Литовцевой. Я даже не знаю, что ей в конце концов ответить… Ведь что бы я ни придумала в оправдание своего отказа, все это будет неправда. Помогите мне, посоветуйте, Анатолий Святославович. Я вас прошу.

Анатолий заметил, что у нее проступают слезы, срывается голос. Он взял ее руки в свои, тревожно, почти шепотом сказал:

— Спасибо вам, Катя. Но, мне кажется, целесообразней будет сходить не на ваши репетиции, а к Юре и поговорить с ним.

— Ради бога, Анатолий Святославович, только не это. Он и так… — Она чуть было не проговорилась о том, как в шутливых, казалось совсем безобидных, замечаниях об их частых встречах в последнее время стали проскальзывать ледяные нотки настоящей, неподдельной ревности. Но вовремя спохватилась и, нервно прикусив нижнюю губу, растерянно притихла.

Но было уже поздно. Он понял. Тоном, отказывающим ей во всяких возражениях, сказал:

— В таком случае тем более я должен, нет, обязан переговорить с ним. И чем быстрей, тем лучше для вас. — И уже мягче: — Но вы все-таки приходите ко мне сюда, Катя, если меня вдруг эскулапы не будут долго отпускать. Обещаете? — Он положил ей руки на плечи, но тут же испуганно отстранился, почувствовав, как она вздрогнула при его прикосновении.

Она медленно приподняла голову, снизу вверх посмотрела своими широко открытыми, затуманенными глазами в его глаза и тихо прошептала:

— Не надо… Толя… Никогда не надо… А приходить я буду, несмотря ни на что. Хотя я верю, что вы… очень скоро выздоровеете… Вы не обижайтесь на меня за вот это… — Она запнулась на секунду, отыскивая слово. — За вот это панибратство. — И, не дожидаясь ответа, готовая расплакаться, она вдруг повернулась и, срываясь на бег, стала быстро спускаться по лестнице.

Ошеломленный такой неожиданностью, Анатолий не задержал ее, не бросился за ней, и только, когда она была уже у самого выхода на первом этаже, он окликнул ее. Но собственный голос ему не повиновался, получился шепот: «Ка-тя-я…» И он до боли в кулаках сжал прутья перил.