Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

Прохоров вышел из-за стола, усадил старика на прежнее место.

— Вы напрасно волнуетесь, — говорил он ему, успокаивая. — Ну, нет у вас золота, и не надо. Я ведь не требую: вынь да положь. И нет у меня оснований вам не верить. А расписочка Полтузина мне нужна. Мы сделаем вот что. Сейчас уже ночь, на улице нас не узнают. Давайте пройдем до вашего дома вместе. Там вы ее мне и покажете.

Всю дорогу старик хлюпал носом, хватался за руку Прохорова, поносил на чем свет стоит завистников. У калитки на них набросился свирепый кобель, громыхая цепью взвился вровень с забором, хрипел, давясь яростью. Старик еле-еле оттащил его прочь, на крылечке стал обмахиваться платком, — упарился с этаким лохматым дьяволом. В сенях горел свет, и дверь оказалась незапертой изнутри.

— Кто там в сенях-то топчется? — из-за двери еще заворчал хозяин на кого-то из своих домашних. — Чего лампочка у ворот не включена? Оштрафуют вот, кто платить будет? Зарабатывать-то вас никого нету…

И опять осекся на половине слова, навалился спиной на Прохорова: за дверью, перед лестницей на второй этаж, стоял человек в зеленой фуражке. У плеча его тускло поблескивал штык.

Еще более страшную картину старик увидел, поднявшись наверх. За круглым столом в маленьком зальце, обставленном пузатыми купеческими комодами и с золоченой люстрой, сидели еще двое непрошеных гостей. Перед одним из них на бархатной скатерти стояла резная малахитовая шкатулка. И точно такой же пузырек, какой уже видел Прохоров в Уфе, в кабинете Жудры. Окаменевшие домочадцы бухгалтера — жена и две дочери — застыли истуканами у кафельной печи.

— Давайте откроем, — обратился Прохоров к хозяину шкатулки. — Может быть, и расписка здесь?

Он не ошибся. Теперь оставалось подождать возвращения инженера. Взяли его на пристани.

Лесовод Вахромеев на первом допросе закатил истерику. На втором промямлил, что ехал в Уфу на «Чистополе». Опоздал на свой пароход. Но в буфет не ходил и никакого вина не покупал. На третьем сказал, что видел у Полтузина ученическую клеенчатую тетрадь.

В середине августа Николаю Ивановичу позвонили по телефону из Бельска, предупредили, чтобы ждал письменного вызова. Говорил сам Иващенко.

— Быть может, вам потребуется еще и моя подписка о невыезде? — не совсем вежливо спросил учитель.

Иващенко положил трубку.

«Теперь всё ясно», — подумал Николай Иванович.

Вызова не было еще дней десять. За это время поля вокруг Каменного Брода покрылись копнами сжатой ржи. Погода стояла безветренная, солнце пекло сильно, и вместе с рожью дозрели и яровые. Уборка и обмолот у колхозников — дел хоть отбавляй, председатель и бригадиры осунулись. А из Бельска — бумага за бумагой: срочно организуйте красные обозы с хлебом. Наконец Николаю Ивановичу принесли опечатанный сургучом конверт. «В субботу… августа, в 18.30 быть на заседании бюро. Бюро рассмотрит Вашу жалобу в ЦК ВКП(б)», — написано было на форменном типографском бланке со штампом райкома и скреплено замысловатой подписью.

— Посмотри, что делается, Николай Иванович, — жаловался Андрон учителю накануне его отъезда в город. — Ну где это видано, чтобы прямо из-под серпа снопы пускать в барабан молотилки? В народе-то што говорят?! Не дошло зерно, половина его в колосе остается.

Когда подвода стояла уже у крылечка, на ступени поднялся кузнец. И у него лицо хмурое.

— Самое большее — переждать бы неделю, — в тон бригадиру начал и он. — Неужели власти этого не понимают? Не срываем мы хлебосдачу, урожай, весь до зерна, уберечь хотим! Уберем, не спеша обмолотим, не один — два обоза отправим!

Посоветовались втроем. Решили обмолот приостановить, всё имеющееся тягло перебросить на подвозку снопов к бригадным токам и гумнам, трактор, который стоял на приводе у молотилки, отправить за Ермилов хутор. Кузнец обещал изготовить сцеп на две конные жатки. Поле там ровное, и овес уродился добрый; если трактор с жатками пойдет хорошо, быстро можно управиться. На вязку снопов — комсомольцев поставить. Андрон в своей бригаде сам распорядится, а с председателем обо всем с глазу на глаз тот же Карп взялся переговорить так, чтобы Артюха не слышал. С тем и уехал учитель.

— Если подмога какая потребуется, дай знать: в ночь доскачем! — донеслось до слуха учителя.

Николай Иванович обернулся: бригадир и кузнец, оба кряжистые, бородатые, стояли у школы, Андрон помахал рукой.

Телега свернула в переулок, ленивое облако пыли долго висело в недвижном вечернем воздухе. Надвигались сумерки, над озером обозначилась голубоватая полоска тумана, она обволакивала прибрежные ивы, и оттого начинало казаться, что деревья плавают в этом тумане.

Занятый невеселыми думами, Николай Иванович окинул взглядом заозерную болотистую низину. Вон там, у искривленной сосны, прикрытая охапкой валежника, лежала убитая дочь; левее, у Черных камней, расстрелян бандитами партизан Фрол — брат Карпа Даниловича. Об этой истории рассказал учителю Андрон, а потом и сама Улита, которую силком затащила к Николаю Ивановичу Нюшка. И кузнец, и Улита в один голос заявили, что из тысячи сутулых недоносков безошибочно опознают того, кто им нужен, — тринадцать лет прошло, срок не так и велик.

Николай Иванович не верил этому, тем более что ни Карп, ни Улита начальника земельного отдела в лицо сами не видели. Да если б и видели — мало ли схожих людей? Ведь не может бандит руководить отделом райисполкома, выполнять специальное поручение районного комитета партии? Нет, быть этого не может!

Так рассуждал Николай Иванович, пытаясь мысленно докопаться до истинных причин, которыми руководствовался Иващенко, когда направлял в Каменный Брод Полтузина. Может быть, это Жудра заставил так сделать? Учитель чувствовал интуитивно, что дело, конечно, не только в разборе его письма в ЦК. Припомнился разговор с инструктором, его довольно прозрачные намеки на какие-то «сигналы». Хорошо, что вместе с начальником земельного отдела приезжал в Каменный Брод и Жудра. Жаль только, что не удалось переговорить с ним с глазу на глаз.

Но в этот раз Жудра вел себя очень странно: даже виду не подал, что знаком с Николаем Ивановичем, не задал ни единого вопроса и сам ничего не сказал. И всё-таки думалось Николаю Ивановичу, что Жудра не зря приезжал в колхоз. Затем, безо всякой связи с Жудрой и вызовом на бюро, припомнился суд над старостой, Артюха с кумачовым платком на лысине. Этот теперь никуда не уйдет; после того, что стало известно учителю от Улиты, предатель будет держать ответ.

«Вот тут уж действительно близорукость, — осуждающе подумал Николай Иванович про себя. — Столько лет вертится перед глазами этакая мразь, — и не понять его, не вывести на чистую воду!»