Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

Николай Иванович, пригнув лобастую голову, глянул поверх очков на Евстафия Гордеевича, подождал немного.

— Володя, ты всё-таки вышел бы, потом мы с тобой потолкуем.

Владимир поднялся, нехотя снял фуражку с гвоздя у притолоки.

О чем расспрашивали уполномоченные Николая Ивановича, о каком персональном деле говорил он сам, Владимир Дымов не знал; слышал на днях от Федьки, что весной еще крепко повздорил учитель со счетоводом на заседании правления, назвал кого-то из районных властей головотяпами и что после этого раза два вызывали Николая Ивановича в Бельск.

От школы уходить не хотелось, а те всё сидят, огонь зажгли в комнате. Мохнатые теплые сумерки наползли от Метелихи, потонула деревня в тумане. Где-то у озера гоготнул встревоженный гусь, протарахтела у околицы запоздалая телега. Тишина разлилась вокруг, теплынь зыбкая, а поверху — звезды: крупные, с зеленоватым отблеском. Молчат, перемигиваются.

За учителя был спокоен Владимир Дымов. Мало ли чего наплетут пакостные людишки, — правда-то, она на виду. Ну, обругал Козла, — подумаешь, персона; головотяпом кого-то назвал, — стоит того. Овцой-то быть тоже не велика заслуга.

Кто-то идет по переулку, в темноте не вдруг опознаешь. Один — широченный, не спеша надвигается, рядом второй — этот в два раза тоньше. Голос Нюшки — взахлеб:

— И туда, и сюда — всё обегала: нету! Узнала потом у конюха — на Попову елань в леспромхоз за углем вчера еще отрядил обоих Артюха. Доверенность на Карпа Данилыча выправлена, а Улита — ездовым… Он это, дядя Андрон, с места мне не сойти!

— Не трещи! Экие вы, одначе… Проверить надо. На человека наклепать просто. Скажем вот Николаю Ивановичу, обмозгуем…

— К Николаю Ивановичу погодите ломиться, — подал свой голос из темноты Владимир. — Эти у него, из города. Вот и меня за дверь выставили.

— Володька? — Андрон тиснул Володькину руку, опустился рядом на бревно. — Ну вот и посумерничаем по-соседски. А ты, пигалица, брысь. Может, оно и вправду тот самый, так ты тут без надобности. Надо, штобы не догадался. Понятно? Если в городе он живет — никуда не денется. Ну, иди, иди…

Когда Нюшка ушла, Андрон долго молчал, отдувался шумно.

— Написали, одначе, бумагу, — начал он. — Такое, брат, наворотили, — ахнешь! Я говорю, на правленье надо зачесть и от ячейки штобы все были, — куда там! Это, говорит, внеплановая ревизия, на особом положении. Обсуждать, говорит, потом будете.

— Это ты о чем, дядя Андрон? — не сразу понял Дымов.

— Да про акт. Горбатый-то этот двое суток строчил.

— Ну и что?

— Как это — што? Подписать заставили… Не подчиняемся указаниям, самовольно планы земельного отдела нарушаем, и другое разное.

— И ты подписал?!

— Што я — себе недруг, што ли?

— А председатель?

Андрон ничего не ответил.

— Ну и что же теперь? — в тревоге уже спросил Владимир.

— А ничего… Цыплят-то по осени считают.

— А не думаешь ты, дядя Андрон, что всё это неспроста? Николай Иванович, пока я там сидел, про письмо какое-то говорил, вроде бы он напрямик в Кремль обо всем прописал. Вот теперь и копаются.

— Знаю. А этак-то оно и лучше.

Опять Нюшка из проулка вынырнула:

— Не ушли еще? Артюха вон лошадей к правленью подогнал; парой заложены…

— Пускай себе едут, — отмахнулся Андрон. — И до чего же ты, Нюшка, прилипчивая! Сказано, без тебя обойдется. Отвел бы ты ее, парень, домой, сделай доброе дело.

И безо всякой задней мысли бородач подтолкнул локтем Володьку:

— Я уж один тут дождусь, когда Николай-то Иваныч проводит гостей. И верно, ступайте-ка оба…

По лесной безлюдной дороге, мягко покачиваясь на ухабах, катился рессорный тарантас, запряженный парой сытых лошадей. До рассвета еще далеко: золотая гнутая ручка большого алмазного ковша только-только начала опускаться книзу. На десятки, на многие сотни верст разлилась вокруг дремотная тишина. На обочинах спят придорожные кусты, привалившись один к другому; спят великаны сосны и замшелые ели, упираясь вершинами в теплый бархат звездного неба; спят лесные поляны, накрывшись ватными пеленами тумана; спят озера, подернутые невесомой молочной дымкой. Спит и сама дорога, укачивает седоков под неторопкий и мерный цокот копыт. На облучке недвижной копной возвышается плечистая фигура возницы. Он изредка шевелит вожжами, прокашливается густо, добродушно ворчит на пристяжную:

— Но, но — балуй!..

В кузовке тарантаса за широкой спиной возницы сидят еще двое — Григорий Жудра и начальник земельного отдела Евстафий Гордеевич Полтузин.

Полтузин, похоже, дремлет: уткнулся подбородком в поднятый ворот плаща, и голова его безвольно мотается на ухабах, руки засунуты в рукава, сложены вместе. Пожалуй, оно и верно, — спит Полтузин, без привычки-то трудно выдержать неделю на колесах. Это хорошо, если спит, — значит, ни о чем не догадывается. Хорошо, что руки засунуты в рукава.

Жудра сидит правее Полтузина. Ему и вздремнуть нельзя. Он знает, с кем едет, знает и то, что Полтузин вооружён. Всё знает Жудра про соседа слева: еще до отъезда из Уфы побывали в руках у чекиста изобличающие Полтузина документы, найденные в архивах: послужной список земского агронома Полтузина и несколько поблекших от времени фотографий. На одной из них Евстафий Гордеевич запечатлен в мундире белогвардейского офицера. При орденах.

Можно было и не рисковать Жудре. Позвонить бы в Бельск Прохорову, сказать ему всего-навсего одно слово, и колчаковца немедленно бы арестовали. Но Жудра не сделал этого: опыт чекистской работы подсказывал ему, что это пока преждевременно. Враг осторожен, и конечно же, у него есть сообщники. Надо выявить агентуру, и лучшим помощником в этом опасном деле может стать сам Полтузин. Вот и повез его Жудра в самые отдаленные колхозы, поближе к имению Ландсберга — в Константиновку и в Каменный Брод, где Жудру никто не знал, исключая учителя Крутикова и теперешнего директора МТС Мартынова, а у Евстафия Гордеевича должны были быть единомышленники по девятнадцатому году. Для Жудры многого и не требовалось: один-два перехваченных взгляда, многозначительное покашливание при «случайной» встрече или неприметный жест в разговоре с каким-нибудь канцелярским деятелем, вроде счетовода из «Колоса».

Этот, однако, перестарался! Как он ловко под учителя «базу подвел», что тот со двора от батюшки вышел. И будто бы об этом ему говорила придурковатая, позабытая богом старуха. Хитер, ничего не окажешь. А Евстафий Гордеевич при этом одобрительно хмыкнул.

По таким же вот недомолвкам приметил Жудра и еще одного агента Полтузина — хозяина заезжего двора в Константиновке. Узнал потом через Мартынова: конюхом был у Ландсберга. Всё понятно.