Иван Щеголихин - Не жалею, не зову, не плачу...

звена, практическая задача по навигации, назначили на 9 мая. Звено подняли в четыре

утра, еще темно, быстро зарядка, умывание, заправка постелей и бегом в столовую.

Настроение приподнятое – первый полет! – все взбудоражены, в огромной столовой

непривычно пусто, другие курсанты спят. Официантки на удивление приветливы,

можно подумать, они радуются нашему первому полету, хотя всегда грубиянки и

недотроги, но сегодня глаза их лучатся, они улыбаются. И вдруг женский голос в

краткий миг тишины: «Ночью по радио передали» – и столько в голосе радости: что-то

произошло. К слухам о близкой победе мы уже привыкли, 2 мая взяли Берлин, но

сейчас нам было не до слухов – всех будоражил первый полет. Вышли из столовой,

построились.

«Братва, белая ракета!» В стороне аэродрома медленно взмыла белая ракета, знак

отмены полетов. Вернулись в казарму. Появился командир эскадрильи капитан Иссар.

«Поздравляю с победой над фашистской Германией, товарищи курсанты, ура!» – И

дальше про то, что Верховный главнокомандующий, товарищ Сталин говорит, выиграть

войну, еще не значит обеспечить народам прочный мир. Красная Армия, героический

воздушный флот остаются важнейшим фактором сохранения безопасности.

Войне конец, но учебная программа оставалась ускоренной, осенью мы должны

были получить звание. Стало как-то свободнее, может быть потому, что мы стали чаще

летать, в дни полетов возвращались с аэродрома к обеду и потом уже – вольному воля,

шли в ДКА, играли в волейбол, купались в канале на границе школы и города Чирчика.

Запомнился мне «Боевой листок» с выступлением Сталина. Сначала я не увидел в нем

ничего особенного, но в тот же день вынужден был перечитать. Собрались ребята возле

листка, и курсант Резник из нашего звена сказал: «Русских Иванов, конечно, больше

всех погибло». С какой-то такой издёвкой сказал, меня сразу задело. «Больше всех

погибло евреев, украинцев и белорусов, – добавил Бублик. – У нас под фашистами ни

одного целого города не осталось».

Я оказался виноват в том, что, переписывая выступление Сталина, ничего в нем не

исправил как редактор «Боевого листка». Не угодил ни Бублику, ни Резнику. Вот о чем

говорил Сталин: «Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он

заслужил в этой войне общее признание как руководящей силы Советского Союза среди

всех народов нашей страны. Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только

потому, что он – руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий

характер и терпение. У нашего Правительства было немало ошибок, были у нас

моменты отчаянного положения в 1941–1942 гг., когда наша армия отступала, покидала

родные нам сёла и города… Иной народ мог бы сказать Правительству: вы не

оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое Правительство,

которое заключит мир с Германией, обеспечит нам покой. Но русский народ не пошёл

на это, ибо он верил в правильность политики своего Правительства и пошёл на

жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии, и это доверие русского народа

Советскому Правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила

историческую победу над врагом человечества – над фашизмом. Спасибо ему, русскому

народу, за это доверие».

В казарму по вечерам заходил капитан Иссар, мы сразу окружали его с

расспросами: когда получим звание, куда будут назначения, на каких машинах будем

летать, как попасть в Военно-воздушную академию имени Жуковского. Однажды после

беседы я догнал комэска у выхода из казармы и попросил отпуск, хотя бы дня на два, на

три домой, мне совсем близко, родители во Фрунзе живут. Капитан не обещал, но на

другой день меня вызвал командир авиаотряда, старший лейтенант Крючков и сказал,

что если я привезу 20 лампочек и килограмм 20 бумаги, то получу увольнительную на

трое суток. Я, да не привезу! Отец – инвалид войны, у них фронтовая спайка, они чёрта

самого достанут. Я заикаться стал от волнения, да я вам не только лампочки, я вам!..

«Фокке-Вульф» привезу трофейный. – «После обеда получите в штабе увольнительную

и проездной литер», – сказал старший лейтенант.

Я не спал всю ночь. Твердил себе, что утром в путь, надо заснуть, мне нужен

отдых – и не мог, ворочался, всё думал о доме и, конечно же, о главной встрече. В моем

блокноте для мудрых мыслей на первой странице записаны стихи Константина

Симонова «Жди меня и я вернусь». Есть там и слова Максима Горького: «Самое умное,

самое гордое, чего достиг человек – это умение любить женщину, поклоняться её

красоте. От любви к женщине родилось всё прекрасное на земле». Завтра я буду с ней.

Я тихо вздыхал, ворочался. Лампочка тускло освещала длинную нашу конюшню, койки

в два яруса стояли, как лошади. Курсанты спали, слышался храп и только за дверью

возле тумбочки под висячим телефоном с ручкой, не спеша, вышагивал дневальный.

18

Я получил документы в штабе и помчался на станцию. Как раз в тот день

американцы сбросили бомбу на Хиросиму, атомную. Штурманы постарались, стрелки-

бомбардиры. Особого внимания событие не привлекло, мельком сказали по радио,

напечатали в газете где-то в конце. Греметь стали потом, пепел Хиросимы и всё такое

прочее, а тогда мы были союзниками.

Стучат колеса по рельсам, Ташкент, Арысь, Луговая… Стоял август, пыльный,

азиатский, мелькали карагачи за окном, тополя, станции, полустанки, толчея на

перронах. Я смотрел на гражданскую, теперь уже чужую мне жизнь, – как много,

оказывается, у людей суеты и лишних хлопот. То ли дело мы, офицеры, на всём

готовом. Родина знает, родина помнит. Домой я приехал ночью, мать всплакнула,

сестры ахали-охали, какой я взрослый. Отец закурил, – давай рассказывай. Я уже

вторую ночь не спал и не думал, конечно, что скоро мне это аукнется. Попав домой,

наевшись до отвалу борща, я с восторгом начал воспевать курсантскую жизнь – как мы

летаем, как бомбим цементными бомбами полигон, а про генерала Душкина вся страна

знает. Не армейская лямка получалась по моим словам, не ярмо, а рай на земле. А мама

всё уточняла, дают ли нам эти самые, как их там, парашюты. «И чего это я так тосковал

по дому? Надо взять себя в руки и не распускать сопли». Дед Михаил Матвеевич

теперь жил у нас и спал на моем топчане. С обувной фабрики он ушел, устроился

сторожем ларька на Ключевой. Утром мы сели за стол, выставили бутылку самогона,

помянули первым делом погибших – дядю Васю, Сережу и Витю, моих братанов,

вывезенных с Аральского моря в рогожных кулях с рыбой. Потом за победу, за встречу,