Александр Тарасов - Будни

Она целыми днями могла болтать ни о чем. В это время круглое, неподвижное лицо ее оживало, глаза блестели. Она все забывала: заботы, семейные ссоры, усталость. Однажды, подметив в ней это, Аверьян весь день ходил злой. А после делал вид, что не замечает ее в кругу баб.

Так создалась привычка жить, привычка друг к другу, к дому, в котором накопились сотни родных мест, уголков, вещей.

Родился сын Костя. Потом Гришка. Иногда, запоздав в лесу, Аверьян издали разыскивал огонек своей избы, и все в нем трепетало. Бесчисленные заботы и радости! Аленку приняли в пионеры. Средний уже читает по складам…

Но что же будет теперь?

Он прячется от людей, от солнца. В конторе завешивает газетой окно. Ему часто нездоровится. Он уносит работу на дом. Никто не знает, что с ним.

Дома тишина. В окна рвется молодая зелень березы. Он щелкает на счетах. Вдруг слышит в огороде голос Настасьи. Да, это она. Пришла к Марине за рассадой. Обе стоят у рассадника и беседуют.

Марина совсем еще молодая, но любит показать себя старше, опытнее, поэтому она во время разговора даже щеку подпирает совсем так, как это делают пожилые бабы, понимающе кивает головой и причмокивает.

— Вот какое дело-то, матушка. А ты бы сама поехала, разузнала.

— Ну его. Я на него сердита.

Марина чмокает. В такие минуты она кажется Аверьяну смешной и глупой.

— Спасибо, — говорит Настасья и наклоняется к корзине с рассадой.

Аверьян встает. Быстро и бесшумно выходит на улицу и начинает перебирать приставленные к стене двора жерди. Увидав его, Настасья кивает Марине:

— Твой-то обедать пришел. Корми! — и не спеша идет мимо двора.

— Здравствуй!

— Здравствуй!

Они смотрят друг на друга. Настасья улыбается одними глазами.

— Слышно, чего-то валяешься. Собачья старость… Кряхтея. Хриплея…

Она тихонько смеется.

— У меня свекровушка заговоры знает. Хочешь пришлю? Поможет…

— Как бы совсем не залечила, — невесело отшучивается Аверьян.

— Ну, как знаешь…

Она идет к дороге, четко выбивая шаг и слегка раскачиваясь на ходу.

После работы Марина часами сидит у окна. Иногда босиком, в одной рубашке выходит в сени.

Ночи нет. Вечерняя заря смыкается с утренней. В тишине все полно сияния. В дальних озимях виден большой белый камень. Можно сосчитать каждую бороздку. Вправо, за оврагом — костры ночного, ребятишки около них, поодаль в логу — кони.

Раньше в ночное приходили взрослые ребята и девушки. Плясали у костров под гармошку, расходились парами по полю. Приходили и Марина с Аверьяном. Сидели на меже… Как давно это было! Теперь он почему-то мало бывает дома. Неужели столько дел? Нет, тут что-то другое. Все молчит. Худеет. Глаза у него ввалились. Иногда он просто страшен.

Марина с тревогой посматривает на деревню. В конторе открыто окно, — сидит…

Вот наконец он показывается на крыльце. Марина приставляет к воротам кол, спешит в избу и вскоре выходит на стук.

Оба двигаются по избе, как тени, стараясь не разбудить ребятишек. Отец наклоняется и прикрывает младшего, Гришку, от мух.

— Принести молока?

— Все равно.

Он ест медленно, вяло, смотрит перед собой немигающими глазами.

Марина стоит у стола, поджав на груди руки.

До чего она безобразна в таком виде! У него пропадает аппетит.

— Ты бы села. И так выросла.

— Ничего. Я вот уберу посуду.

И снова стоит.

— Какой-то служащий был. Тебя спрашивал. Высокий, не сказать плотный, звать Николай, по батюшке забыла как. В контору не пошел. Едет к озеру.

— Это агент Охотсоюза. Все равно у меня в этом году ничего нет. Служба связала.

— Заработался ты совсем. С лица спал. Обрезался, обвострился…

Аверьян молчит.

Она убирает со стола, ложится и вскоре засыпает.

Аверьян лежит на спине, положив руки под голову. Должно быть, около часу ночи. В окно видно слабое мерцание звезд. Слышится мягкое постукивание водяной мельницы.

В такие ночи хорошо идти по тихой лесной тропе к озеру. Мирно бежит впереди собака. За плечами поскрипывают берестяной пестерь с хлебом, с картошкой, со старым огрызком-ножиком и рыболовными крючками. Вот светлый бор. Верхушки сосен обиты глухарями. Вот Согра. Кривая, кремнистая ель, серая березка. На кочках темные пятна прошлогодней клюквы. Вот и старая охотничья изба без окон, с черным блестящим дымолоком. Трава вокруг еще никем не примята. Роса. На потолке избы пучок лучины, припрятанной с осени.

Хорошо сидеть у пылающего очага, плести сосновые корзины, прислушиваться к крикам гагар и кукушки. А днем, когда котелок полон упругими черными окунями, лежать в темноте избы на нарах и дремать под гудение слепней.

…И вдруг все это меркнет. Все, к чему прикасался с благоговейной дрожью, что при одной мысли вызывало восторг, кажется навсегда утраченным, и ты со страхом проходишь мимо. И хотя по-прежнему в дому: теплый свет, уютное шипение самовара, домовитость лавок, привычные голоса и та же береза стоит под окном и по-прежнему, выходя на крыльцо, ты видишь пашни и луга с темными пятнами теней и впадин, и людей, с которыми давно сроднился на общем деле, но сердце твое не испытывает трепета.

Все это кажется виденным очень давно, может быть, в младенчестве, когда впервые пробудилось сознание.

Всюду, всегда и во всем — одно. Вещи, солнце, воздух, деревья, травы — все напоминает только о ней, за всем стоит только одна она…

Аверьян открывает глаза. В упор на него смотрит с полатей Аленка.

Он вздрагивает от неожиданности.

— Ты почему не спишь?

— А сам!

— У меня забот много.

— Каких?

— Ну, каких, о колхозе, о вас. Мало ли еще что? Вырастешь большая, все будешь знать.

Лежат молча. Марина ворочается спросонок и стонет. (Последнее время ей снятся какие-то нелепые страшные сны.)

Он будит ее.

— Спать не даешь. Повернись на бок.

Лицо у Марины испуганное и глупое. Она начинает почесываться, что-то бормочет, снова засыпает и опять стонет.

Несколько минут он сидит на краю постели.

— Так-так, Аленушка, скоро экзамен?

— Да.

— Не страшно?

— Нет.

Он ложится, прикрывается наглухо одеялом и по-прежнему чувствует, что Аленка смотрит на него.

Утром он пробует поболтать с Аленкой.

— Как эти трое, с Бора, слушаются Константина Петровича?

— Теперь слушаются.

Сидят за чаем. Самовар на столе — пылающим костром. Все от него щурятся.

— Жаркое будет лето, — говорит Марина. — Сказывают, к сенокосу-то экспортники вернуться сулятся. Гришка Конопатчик, Вавила…

— Что ж, и время.

Аверьян не смотрит на жену. Дует в блюдце. На дне блюдца колыхается солнечное пятно.

Сегодня выходной. Днем Аверьян подправлял у себя в огороде картофельную яму, пилил с Аленкой дрова. Вечером он сказал Аленке, что нужно получить кое с кого деньги за облигации, и пошел по деревне.