Александр Тарасов - Будни

Устинья улыбается ему навстречу:

— Заждались тебя тут. Все глазки проглядели…

Больше она не успевает ничего сказать, подходят другие.

Аверьян шагает домой и не видит дороги. Натыкается на чей-то палисад. Только что прошел дождь, мокрые сучья хлещут по лицу. Пахнет черемухой и плесенью старой изгороди.

На второй день Устинья неожиданно сообщила ему:

— Муж приехал. Довольно вам шутки шутить. Хлопал ушами, теперь на себя пеняй.

Она сказала это просто, как о чем-то малозначительном, но непреложном.

— Больше и не гляди, и не думай, и ее не смущай. Была коту масленица.

И совсем уж серьезно заговорила о работе, о том, что завтра к большой реке косить. Вся деревня вместе. Вот будет весело!

Вечером Вавила сидел с мужиками на бревнах. Он был в новой голубой рубахе, на ногах какие-то чудные желтые туфли, легкие и тонкие, как пергамент.

Аверьян проходил мимо и слышал его рассказ о дорожных курсах. Курсы он закончил. С этой специальностью мог бы теперь работать в районе, но из деревни никуда не пойдет.

«Хвастает», — подумал Аверьян. Подошел к бревнам и протянул ему руку.

Все притихли. Кое-кто отвернулся.

Аверьян смотрел поверх головы Вавилы.

— Новостей привез короб?

— Да-а-а.

Вавила был немного скуласт. Живые серые глаза сидели глубоко. Бороду он теперь не брил, а подстригал, поэтому казался совсем незнакомым.

Аверьяну очень не хотелось садиться с ним рядом, но уйти сразу было неудобно: не видались больше полугода.

Он опустился на бревно.

— Что ж, теперь можешь шоссе строить?

— С мастером могу, а так еще нет. Нужна практика. Ну как вы тут?

— Да работаем.

Оба замолчали.

Пролетел майский жук и ударился в козырек чьей-то фуражки.

От леса шло стадо. С боков два подростка в белых рубахах то появлялись, то снова исчезали в пыли.

— Земля помоги просит, — сказал Иван Корытов.

К нему пристали, заговорили о жарком лете.

Аверьян незаметно ушел.

Настасью он встретил через несколько дней, в маслодельном заводе. Столкнулись в сенях. Она посмотрела на него просто, без тени смущения, и улыбнулась так, как улыбнулась бы всякому.

Он немного задержал ее у двери и спросил:

— Ты какой дорогой пойдешь?

— Деревней, вместе со всеми, — строго, без улыбки ответила Настасья.

Потом шутливо добавила:

— Дальние проводы — лишние слезы…

Зашла в завод и стала разговаривать с женщинами как ни в чем не бывало.

Он тоже зашел туда, как во сне вылил в мерное ведро молоко, пробрался к стенке и стал молча рассматривать в пробирку пробу.

Женщины не успевали наговориться. И Настасья была такая же, как все: много рассказывала, умела вовремя подковырнуть и пожалеть, казалось, с приездом мужа у нее ничего не изменилось.

Он заметил, что теперь Устинья и Павла Евшина очень дружны. Настасья относилась к ним одинаково хорошо. Все они держались вместе. Рассуждали о молодежи, о том, что в этом году много будет свадеб. Устинья вспомнила прежнюю бабью жизнь. Рассказывала она громко, изредка косилась в сторону Аверьяна.

— Вот на вечере один парень меня в уголок зовет. Иду. «Меня кто-то звал?» — «Я». — «Да ты чей есть-то?» — «И я тебя не знаю, ты чья?» Сказалась. Захватил меня. Познакомились. Парень хороший. Брови черные, глаза карие…

Устинью обступили тесно бабы. Понимающе кивали головами, улыбались.

— Ладно. Стал мне этот парень поклоны слать. «Ты мне люба. Я тебя жалею…» Замуж зовет. Согласна. Только подождем до весны? Подождем. Пришла весна, а его на другой и женили…

Кто-то в толпе молодых баб охнул.

— Вот снова в Липнике встретились, — продолжала Устинья. — Мы с девками идем, а он идет. — «Можно с вами-то?» — «Вставай». Встал в середку. «Гляди-ко, Устинья, я женился!» — «Женился, так и живешь». — «А ведь мне только тебя и жаль. Приневолили». — «Ну, мне делать нечего…» Вот так и говорим, как бы на шутку. Еще раз встретила. Шли с девками на ярмарку. И он туда. Кушаком подпоясан. С бородкой. Шапку снял, поклонился. «Что меня с собой не принимаете?» — «Нет, мы теперь тебя уж стали забывать». Подошел. Опять встал рядом. «Ой, Устинья, что мне сегодня приснилось!» — «А чего?» — «Будто я тебя замуж взял». — «Что же делать? Теперь не поправишь!..»

— Это бы сейчас! — вставила Нефедова молодуха. Ей никто не ответил.

— Ну, хорошо, — продолжала Устинья. — Жена идет. Куколка. Маленькая, некрасивая. Увела… Больше я его не видела. Говорят, и жил с ней нехорошо, пил, уходил в люди. Под конец будто бы и бить стал, совсем смотался. Парня звали Егором…

— Ой, худо, когда не любя женятся, — сказала Павла.

И, повздыхав, добавила:

— Дурак, что он смотрел? Где глаза были!

— Да вот поди, — печально улыбнулась Устинья. — Молод был, глуп, а за него родители подумали.

Они начали говорить громко, разом. Настасья стояла молча и невесело смотрела в сторону.

Аверьян ушел. В этот вечер он видел Настасью еще раз. Она шла с реки.

Аверьян направился к гумнам, мимо которых тянулась тропка, и сел на камень. Настасья подошла совсем близко, на мгновение задержалась и, ничего не говоря, быстро, так что расплескала из ведра воду, повернула в обход, к большой дороге. Он сидел и смотрел ей вслед.

Сзади послышался шелест травы. Аверьян обернулся и увидел Марину, растрепанную, с неподвижным бледным лицом, в маленьких зеленоватых глазах страх и злоба.

Марина остановилась в нескольких шагах от него и, заикаясь, проговорила:

— Сейчас уж сама видела. Не скроешь.

Руки у нее дрожали. Изо рта брызгала слюна. Он никогда еще не видел в ней такой злобы.

— Иди, иди домой-то, — заглушая отвращение к ней, сказал Аверьян.

— Нет! — крикнула Марина. — Не пойду! Пускай вся деревня знает.

Он быстро поднялся и пошел лугами к реке. Марина следовала сзади и кричала на все поле:

— Ты от меня не уйдешь, не скроешься! Я тебя под землей сыщу!

Из огородов, с крылец изб смотрели люди.

Аверьян шел как под ударами, низко склонив голову, не оглядываясь. На берегу он лег в густую высокую траву и закрыл лицо руками.

Марина сидела в стороне и тихонько плакала.

Говорили, что теперь у Настасьи с мужем нелады. Однако в избе Вавилы всегда было тихо. При людях Вавила всегда звал жену Настасьей. Однажды видели, как они в обнимку шли с реки.

Вавила что-то рассказывал, а Настасья звонко смеялась и толкала его рукой в плечо.

С покосом перебрались к самой деревне, за поле. Обедать ходили домой.

Как-то две бригады, по пути на работу, столкнулись у гумен. Мужики пошли впереди. Курили, степенно, со вкусом, обсуждали текущие дела, прислушивались к говору женщин и снисходительно улыбались.

— Это, Вавила, твоя кричит.

— Да, его такая голосистая.