Георгий Семёнов - Луна звенит

— Подохну здесь, как последняя собака, вы только рады будете — хлопот меньше. Знаю я вас, — не унимался Тотев.

А мать разглядывала его страдальчески и ничего как будто не понимала.

Перед отъездом, когда они уже стояли на шоссе и ждали автобуса до Малоярославца, мать, одетая так, словно в церковь собралась, со вздохом сказала:

— Если не помилуют тебя, Вася, вот соберусь и приеду сюда к тебе век доживать. Такая у тебя красота тут кругом.

Тотев не ожидал этого от матери! Чего уж не ждал он от нее, так это решения приехать к нему. Уж этого-то он никак не мог ожидать от нее.

— Ты соображаешь, что говоришь! — крикнул он, бледнея. — Язык-то проглотила бы после таких слов! Приедет она! Утешила.

— Ну, а что же делать-то, сынок? Если не помилуют-то? Посоветуй.

— Зажрались, гады! — говорил Тотев, с трудом сдерживая слезы. — Не могут уж какой год сходить к прокурору. Что же делать! Я только и живу, можно сказать, этой надеждой, а она — приеду. Если ты приедешь, я на другой день перед твоими глазами покончу с собой — так и знай!

Мать с испугом смотрела на сына и не знала, как успокоить его. На автобусной остановке, кроме них, никого не было. Шоссе было пустынно и, поднимаясь в гору, чернело среди яркой зелени леса красиво и вкусно, как маковый грильяж. По обочинам росли ромашки, пунцовый клевер и много каких-то мелких неизвестных цветов и цветущих трав и травинок, в которых безумолку журчали кузнечики, ползали муравьи, летали осы и пчелы. А внизу, под горой виднелся железный каркас моста и дальний берег реки, на котором все так же росли мягкие, шелковые в солнечной дымке, далекие кусты, похожие на стога свежего сена.

Тотев отвернулся от матери, и слезы текли по его щекам. Злость его прошла, он опять почувствовал себя зависимым от нее, от старой этой женщины, которая когда-то увезла его с берега другой речки, где и он и она родились, в огромный город, в столицу на счастье, а счастье-то отвернулось от них. Отец попал под трамвай и умер, а потом и сын чуть не убил человека и отобрал у него деньги, бандитом стал. Пойди докажи, что не он отобрал! Нет, не нашли они счастья в столице. Как бы жизнь их сложилась — останься они, где родились, где жили их деды? Трудно, конечно, сказать, а хуже бы не было. Не было бы хуже! Куда уж.

— Ох, не любишь ты меня, мать! — сказал Тотев со вздохом. — Не понимаешь ты, что теперь я жить-то в деревне не могу. Воротит меня от этой всей жизни, как от падлы какой! Только в Москве могу.

— Уж ты как знаешь, сынок. Вот дядя Толя приедет, я к нему в ноги — уговорю сходить к прокурору. А я сама-то растеряюсь. Прокурор-то у меня будет спрашивать чего, а я и слова не найду чего сказать, зачем пришла.

— А ты прошение-то подай! На бумаге тебе составят, как надо, а ты ему и подай.

— А как надо-то?

— Скажут!

— Кто же, Васенька?

— Ну есть же эти… Я ж говорил! Есть эти… советы такие… юридические. Юридическая консультация. Там заплатишь какую-нибудь трешку — тебе и составят бумагу. Они за это зарплату получают. Ты эту бумагу и отнеси к прокурору. Да и поплачь заодно. На бумаге-то легко отказать, а тебя увидит — может, пожалеет. Очень я прошу тебя сходить к нему. Узнай там все и сходи. А уж я-то этого тебе до гроба не забуду, ходить за тобой стану и спрашивать все время буду — в чем тебе моя помощь нужна, вот поверь мне.

— Да неужто не верю, — говорила мать и тоже плакала.

— Сходи, мама! Вон автобус уже по мосту идет. Так я пойду, а то люди увидят — стыдно будет, слезы-то мои увидят. Видишь, какой я слабый у тебя стал. Ну так ты мне ответь: сходишь ты к прокурору-то или нет? Чего ты боишься-то?

— Схожу, сынок, схожу. Пусть со мной делают, что хотят, схожу, — говорила ему мать, утирая слезы.

— Ничего с тобой не сделают. Пожалеют, только и все. И может, меня помилуют, А так ничего больше не сделают, не бойся! Ну!

Он обнял мать за плечи, расцеловался с ней и, хлюпая носом, пошел прочь, в сторону ненавистной ему Горяевки, к своим коровам, которых остался сторожить Мухтар. Они совсем недалеко тут были, на лесной поляне.

На этот раз Тотев молча окунулся, умыл заплаканное лицо, потное тело и скоро вышел из воды. Было у него темно на душе.

Коровы еще не напились, и он сел наверху у своей одежды, и Мухтар улегся рядом, мокрый и счастливый.

Опять налетели на него слепни. Один из них больно укусил в спину, и боль, казалось, прошла в самый позвоночник. И еще его укусили, и еще…

Тотев взял свой короткий кнут и стал отмахиваться им от слепней. Махал он кнутом все сильней и сильней, кнут уже со свистом резал воздух над головой, а слепни все лезли и лезли к Тотеву, кусали то в ногу, то в плечо, то в живот, маленькие и большие, красивые и серые. Тотев поднялся на ноги и стал потихонечку касаться кнутом своего тела. Сыромятная кожа тугого кнута скользнула холодом по спине, по бокам, по ногам, и было приятно чувствовать это ее скольжение, но Тотеву вдруг захотелось крикнуть, когда слепень укусил его за ногу, он подпрыгнул и со всего размаха ударил кнутом по ноге.

— А-а! — закричал он от боли. — А-а-а!

И еще раз ударил себя по ногам с каким-то ожесточением и, обезумев, стал бить себя кнутом по ногам, по ногам, по ногам, не понимая, что же он делает, и словно бы наслаждаясь пронзительной, горячей болью. На какое-то мгновение он решил, что сошел с ума, и закричал визгливо, продолжая крутить кнут и стегать себя по ногам.

Мухтар прыгал вокруг в паническом страхе и лаял на взбесившегося хозяина.

А Тотев вдруг увидел, что к нему бегут с пляжа люди, и опустил кнут, бросил его к ногам и, ничего не понимая, не чувствуя боли, смотрел на этих людей, на лающего Мухтара, слыша в висках какое-то переливающееся, горячее журчание. Потом посмотрел на свои белые ноги, увидел вспухшие, кроваво-красные рубцы и только тут почувствовал сначала внешнюю, как от ссадины, щиплющую боль, которая вдруг ударила по костям, по жилам, по мышцам и уже не было сил терпеть ее.

И подбежали двое мужчин. Остановились в отдалении, спросил один из них:

— Тебя собака? Бешеная?

Тотев увидел в руке у него ружье для подводной охоты, из которого он целил в Мухтара.

— Уйди! — сказал Тотев. — Уйди!

И хотел поднять кнут, но боль осилила его, и он, подломив ноги, упал на землю и застонал.

— Он пьяный! — услышал он голос мужчины. — А собаку надо убить на всякий случай.

— Да он просто пьяный, — сказал другой. — Собака тут ни при чем.

— Озверел от водки? — спросил первый.

— В такую-то жару… Нет, собака ни при чем.

Тотев понял, что они будут убивать собаку.

— Собака ни при чем, — сказал он, крепясь от боли.

— А какого же черта?

— Моя собака ни при чем… Не убивайте ее. Я просто немножко устал…

Тотев услышал издалека женский голос: