Шамиль Бикчурин - Твердая порода

Людей со странностями можно встретить в любом месте, чуть не в каждом доме или палатке. У буровиков они тоже имелись. Даже в вахте Кадермата, считающейся самой серьезной, есть свой чудачок, Геннадий Еланский, помбур, и после изнурительной вахты зачем-то бегает вокруг палаток с двухпудовыми гирями в руках. Вначале буровики выходили посмотреть на чокнутого, потом привыкли. А чаще всего бригада Зубаирова собирается вокруг Фархутдина. «Ученые» часто выгоняют его из палатки за трепотню, и тогда он заваливается к соседям. На хохот сбегаются отовсюду, и вот уже сидеть негде, и буровики, пригибаясь, стоят, стараясь рассмотреть сквозь табачный дым озорные глаза Фархутдина.

Дождь затихал. Миша Кубрак спел про очи дивочи, потом из палатки «артистов» послышался смех. Зубаиров не выдержал — пошел туда. Народу набилось полно. Фархутдин сидел в центре и «травил», то и дело поправляя кепчонку.

— Никогда не связывайтесь с грамотными девчонками, ребята! Поверьте моему горькому опыту. В Карабаше знакомлюсь с одной молодой учителкой. Ну, правда, не сознался, что я рабочий, иначе б она и не взглянула на меня — это я сразу по ее носику понял, как она его задирает. Говорю: я инженер Фархутдин Хисамутдинович, хозяин вот этой буровой. Да. И подаю ей свою лапу. И вот в первый же вечер девушка заводит умственный разговор, чтоб, значит, прощупать мой общеобразовательный уровень. Дескать, что читаете, какие фильмы смотрите? Люблю ли я, понимаете ли, музыку? А образование у меня, вы сами знаете, состоит из занятых у людей слов да букв, о которые я как в детстве споткнулся, так и не поднялся. Спрашивает, значит… Да брось ты, говорю ей, мне все это надоело! Давай лучше поговорим о любви! А та все свое гнет. Кто мне больше нравится — Пушкин или Маяковский? Как я смотрю на Достоевского? И так далее, вплоть до иностранцев. Ну, я молчу и потею, а сам думаю: неужто и вправду инженеру, ну, нашему Зубаирову, скажем, всех их знать положено? А мне-то не хочется ударить в грязь лицом, не из таких. Да, говорю, знаю я их, хорошо знаю. Мольер? Так это ж первый бездельник, помощником работал на моей буровой! Авария за аварией, понял! И смеюсь, прощупываю тоже, как она отзывается. Поль Сартр? Видите ли, смеюсь, пульсатор мы в нашей работе не применяем. Сервантус? Какой же в палатке сервант? Вот в Казани, говорю, у меня трехкомнатная квартира, и там сервант на серванте!

Девушка смеется, думает, что я это так шучу. А до шуток ли мне! Стараюсь повернуть разговор в нужное мне русло, но не выходит — она уж дошла до какого-то Десанта Экзюпери, слышь, куда ж дальше?! Нет, шучу, в десантах я не служил и задаю ей встречный вопрос: а тебе, говорю, книга БУП известна? Тут-то она и растерялась! Глазки то вверх, то вниз, присмирела и пытается вроде бы даже вспомнить, крутится и вертится передо мной, спрашивает, что это за книга, о чем она, кто ее автор. Эх, говорю, учительница, а не знаешь такую великую книгу БУП! А я, мол, ее наизусть знаю, она вся у меня тут! И стучу по груди… Дайте-ка, ребята, закурить!

К Фархутдину потянулись руки с пачками папирос и сигарет. Он медленно размял папиросу в пальцах, не торопясь прикурил от чьей-то услужливой спички, затянулся с наслаждением.

— Ну? — раздались неторопливые голоса.

— Что — ну? — недоуменно спросил Фархутдин.

— В самом деле, что это за книга такая — БУП?

— Неучи! — презрительно усмехнулся Фархутдин. — Эту ж книгу знают миллионы! БУП — это «Боевой устав пехоты»!

Раздался взрыв хохота. Фархутдин, наслаждаясь общим вниманием, невозмутимо курил.

— Ну, а дальше-то? Дальше что было?

— Дальше? — Фархутдин пустил дым под козырек кепки. — Дальше она перестала говорить о книгах. Как рукой сняло! Видимо, убедилась, что я человек действительно образованный, и не стала задавать своих тонких вопросов.

— И все же она тебя бросила, — равнодушно сказал Мутгарай.

— Благодаря тебе, дураку! — заорал на него Фархутдин. — Из-за него все, ребята! У-у, мешок с овсом!

— Да ладно тебе! — взялись успокаивать его. — Ты рассказывай, как получилось, не тяни.

— У, кисель! — уже добродушно проворчал в адрес Мутгарая рассказчик и обвел всех притворно-печальными глазами. — Ладно, слушайте. Раз после вахты прихожу я с той девушкой в кино. Одежда приличная, чистая, ботинки новые, галстучек шнурочком. А жители села — и откуда уже успели все узнать? — меня величают только «товарищем инженером». Дескать, садитесь сюда, товарищ инженер, здесь вам будет удобней, товарищ инженер! Сел я на самом видном месте, с девушкой под ручку, веду соответственный моему положению разговор. В это время, как черт в дегте, прибегает — кто б вы думали? — вот он, Мутгарай! И мазутными руками хватает меня прямо за грудки. «Паразит! — орет. — Почему ушел, не почистив буровую? Иди, тебя ищет мастер, он отпустит тебе по норме!» Клянусь аллахом, я был готов сквозь землю провалиться, заползти в какую-нибудь щелочку, как таракан…

Выждав, пока буровики отсмеются, Зубаиров спросил, сдерживая улыбку:

— Если сказать правду, Фархутдин, с лица ты не больно красавец, да и фигура у тебя подкачала. Не ахти и грамотен ты. Но за что же любят тебя девушки?

Фархутдин ни на секунду не задумался.

— А за зубы! — засмеялся он, пытаясь ладонью прикрыть рот, чтоб не показать своих разнокалиберных, вкось и вкривь посаженных зубов. Все снова захохотали, потом молчаливый Миша Кубрак сказал:

— А я думаю, за язык, который у него никогда не устает.

— Тоже верно! — подхватил Фархутдин. — Девушки не любят такой рот, который, подобно Карабашскому магазину, открывается на три минуты в сутки…

— Ладно, ребята, пора отдыхать, — посерьезнев, сказал Зубаиров. — Завтра с утра за работу.

— И что за жизнь! — тоскливо протянул Фархутдин и лениво поднялся. — В армии донимал старшина, здесь мастер покоя не дает! Буду ль я жить на свете без команды? Скорей бы жениться, чтоб тоже кем-нибудь командовать.

Буровики, посмеиваясь, разошлись по палаткам.

Зубаиров до полуночи разбирал документы бригады, справочники, копии ведомостей, описей, карты. Полторы свечи сжег. И уже глаза слипались, когда наткнулся он на заветную бумагу — сложенную четвертушкой геологическую карту первого в его жизни месторождения. Карта была в мазуте, грязи и почти распадалась по сгибам. Вот уже четыре года Зубаиров бережно хранил ее, возил всюду с собой, никак не мог расстаться. Вот она, в центре черного пунктирного обвода, большая красная точка — первая скважина Фазыла Зубаирова, пробуренная на Вишневой горе, где он сразу после окончания института работал помбуром.

Вспомнилась невысокая пологая гора, у подножья которой располагалась небольшая деревушка. Жители Ромашкина эту гору называли Вишневой. Возможно, там когда-то и росли вишни, но в то время на ее склонах белели только бесчисленные снежно-белые ромашки. Самая обыкновенная гора, таких тысячи на татарской земле…