Франц Таурин - На Лене-реке

Людмила, прищурив глаза от слепящих лучей солнца, выглянула в окно. А мать давно уже стояла позади Андрея. На глазах у нее блестели слезы.

— Забыть не могу, сынок, как первый раз ехала сюда… к Трофимычу.

Привальный гудок парохода разбудил Таню.

«Еще рано», — подумала она, взглянув на часы. Но высоко поднявшееся солнце так весело заглядывало в окна поверх белых занавесок, что спать уже не хотелось.

Таня накинула пестрый ситцевый халатик, подошла к ширме и, приподнявшись на цыпочки, заглянула через нее.

За ширмой стояли две голубые кроватки; там спали сыновья. Маленький, полуторагодовалый Алеша сладко причмокивал, посасывая пухлый кулачок, старший — трехлетний Шурик спокойно лежал, положив на руку темную курчавую головенку. «Кудрявенький мой… ручку под головку… Как есть батюшка родимый», — подумала Таня и оглянулась на мужа. И действительно, Василий спал точно в такой же позе.

Таня проворно оделась, взяла коромысло и ведра, и через минуту ее невысокая стройная фигурка в легоньком цветастом сарафане уже мелькнула на береговом обрыве. Пароход плыл совсем близко от берега. На верхней палубе Таня увидела светловолосого человека в летнем плаще. Он весело крикнул что-то Тане и замахал высоко поднятой рукой. Таня не расслышала обращенных к ней слов, но приветливость незнакомого человека так отвечала ее собственному бодрому настроению, что она улыбнулась и помахала ему в ответ.

Придя с реки, Таня разожгла в кухне примус, поставила на него пузатый зеленый чайник и осторожно, чтобы не потревожить спящих детей, стала будить мужа.

— Вася, вставай! Пора, — она мягко, но настойчиво потрепала его по плечу.

Василий не просыпался.

«Умаялся вчера на рыбалке, — подумала Таня. — И чего поехал? Было бы лучше в субботу ехать».

— Вася, — уже громче окликнула она, — второй гудок!

— А! — встрепенулся Василий, приподнялся и обеспокоенно взглянул на часы.

— Обманщица, — притворно обиженным тоном сказал он, — устал человек, нет чтобы пожалеть, а она еще обманывает.

— Пожалею, пожалею, — Таня подошла к мужу, большому, взлохмаченному, и еще больше взъерошила ему волосы.

— Разве так жалеют? — рассмеялся Василий, притянул жену к себе, крепко поцеловал.

Таня выскользнула, поправила сбившуюся косынку и, притворяясь рассерженной, сказала:

— Видно, что устал. Ухватил, как медведюшко. Ну, вставай, а то и верно опоздаешь на смену.

Василий одним рывком вскочил с постели.

— Нет, сегодня не то чтобы опаздывать, а до смены надо в цех поспеть.

— Что так? — полюбопытствовала Таня.

— С мастером поговорить надо. Дело есть. Помнишь, рассказывал тебе?

— Это все насчет строжки?

— Да.

— Ку и что ты придумал?

— Строжку надо делать до дубления. Понятно?.. Не знаю только, как мастер примет… Ну, если что, я и до директора дойду.

Василий быстро умылся, надел чисто выстиранную полинялую гимнастерку, расчесал густые черные кудри и подпоясался широким солдатским ремнем.

— Так что надо сегодня пораньше в цех. Успеть с мастером поговорить, — повторил он, присаживаясь к столу, на котором уже стояла чугунная сковородка с аппетитно шипевшей глазуньей.

Всю дорогу Василий обдумывал предстоящий разговор с мастером.

Началось с того, что однажды, незадолго до конца смены, испортился вентилятор, отсасывающий кожевую пыль и стружку из-под ножей строгальной машины. Василий поразился, как много стружки набралось за какой-нибудь час.

— На ветер кожу пускаем. Почему так? — задал он вопрос мастеру цеха.

Тот объяснил. На заводе не было двоильной машины, которая, снимая излишнюю толщину, делает из одной кожи две. Василия это объяснение не удовлетворило.

— Материала столько затрачено. Дубители, жиры… И все это в стружку? Непорядок, — выговаривал он мастеру, укоризненно глядя на него сверху вниз.

Мастер соглашался, но доказывал, что потери эти неизбежны.

— Нет, тут надо подумать, — не унимался Василий.

Мастер пожал плечами и отошел с пренебрежительной улыбочкой.

Все последующие дни Василий думал о своем разговоре с мастером.

И вот, кажется, нашел правильное решение.

«Да! Первую строжку надо делать до дубления».

— Привет! — окликнули его сзади.

Василий оглянулся. Его догонял Мишка Седельников. Как всегда, черный чуб ухарски выбивался у него из-под надетой набекрень фуражки.

— Что так рано? — спросил Мишка, поравнявшись с Василием.

Василий хорошо понимал, что Седельникову глубоко безразлично, до дубления или после будут строгаться кожи, но потребность поделиться своими мыслями была настолько велика, что он не удержался.

— С мастером надо поговорить. Понимаешь, Михаил, какое дело. Первую строжку хочу делать до дубления и жировки. Подумай, какая экономия получится, — возбужденно рассказывал Василий, не замечая откровенно насмешливого взгляда Мишки. — Подумай, сколько дубителей и жиров сбережем!

— Это уж ты думай. Тебе премию получать, — ухмыляясь, произнес Мишка и, подмигнув Василию, взял его под руку. — А что, браток? Гляжу я, и партийные денежку любят. На премию тебя, видать, все время поманивает.

И пока Василий, озадаченный Мишкиной наглостью, подыскивал подходящие слова для ответа, Мишка проворно отскочил от него и, помахав рукой, с явной издевкой крикнул:

— Ничего, не робей, Вася! Дуй до горы, а там видно будет! — и с этими словами скрылся в проходной.

Разыскивая мастера, Василий зашел в дубное отделение. Два окна, выходившие в узкий тупичок между цехом и котельной, плохо освещали большое, почти квадратное помещение, тесно заставленное длинными четырехногими козлами, на которых висели выдубленные кожи. Темно-коричневые кожи отливали мокрым матовым блеском, с их лохматых краев срывались тяжелые капли густого дубильного сока и дробно шлепались в лужицы на выщербленном цементированном полу. Воздух был напитан терпким, влажным, чуть кисловатым запахом перебродившего дубильного сока.

Вдоль стен стояли в ряд дубильные барабаны, похожие на огромные, лежащие на боку пивные бочки. Они неторопливо вращались с кряхтением и скрипом, опираясь толстыми металлическими осями на массивные бетонные стояки. Барабаны почти касались пола, и поэтому казалось, что они катятся по полу, непонятным образом оставаясь при этом на одном и том же месте.

Люк одного из барабанов был открыт. Старший мастер цеха Чебутыркин, маленький щуплый старичок, одетый в синий, не по росту длинный халат, приподнявшись на цыпочки и перегнувшись через край люка, набирал в высокий медный стакан дубильный сок для анализа.

Зачерпнув полный стакан, он достал из ящика ареометр — длинную стеклянную трубку с наполненным дробью шариком на конце — и опустил прибор в стакан. Ареометр почти весь погрузился в жидкость.