Франц Таурин - На Лене-реке

Покачиваясь на воде, талина медленно поплыла, удаляясь от лодки.

Старик срубил еще несколько деревьев, и теперь лодка стояла среди высокой чащи, как бы в бухточке, окруженная частоколом темно-серых пней.

— Зачем ты это? — спросил Василий.

— Большой лед пойдет, зажмет с боков. Согнет тальник. Может лодку потопить, — ответил Егор Иванович.

— Так надо было ниже рубить. А то пеньками зажмет.

— Пеньков через час не увидишь, — усмехнулся старик. — Под водой будут… Давай-ка лучше чайку сварим.

— Чайку? — протянул Василий, и ему подумалось: «Смеется он надо мной, что ли?»

Но Егор Иванович осторожно разобрал поклажу на середине лодки, разровнял ладонью грудку песка, лежавшую на дне, и, покрыв ее железным листом, весело произнес:

— Тут и будем чай варить.

Скоро на листе запылал крохотный костер, а над ним на таловой жерди, положенной на борта лодки, покачивался пузатый закопченный чайник.

Ночь. В сизой темноте стволы деревьев, густо обступивших лодку, сливаются и кажутся сплошной черной стеной. Резкий треск доносится издали и тревожит дремоту Василия. Он поднимает голову и осматривается.

Лодка, вздрагивая под напором течения, тихо покачивается на темной воде. Позвякивает цепь, которой лодка привязана к дереву. По певучему плеску воды о борт лодки Василий догадывается, что течение стало еще быстрее.

Треск повторяется снова.

— Что это? — тревожно спрашивает Василий.

— Лед. Дерево жмет. Ломает, — отвечает Егор Иванович, раскуривая трубку.

Когда глаза Василия привыкают к темноте, он видит, что частокол пеньков, окружавших лодку, исчез.

Василий закуривает папиросу, но, сделав несколько затяжек, с раздражением бросает ее в воду.

— Эх, и ругаю же я себя, зачем поехал! Зачем поехал!

— Не тужи, Василий. Живы будем, — успокаивает его Егор Иванович.

— Не про то я, — хмурится Василий, — о доме тревожусь. Коли такая вода, Рабочую слободу может затопить. Как там Таня одна с ребятами? Подумать страшно.

— Почему говоришь — одна? Кругом люди живут. Разве не помогут?

— Тут своей беды каждому хватает. Где с другими возиться? Ах, нехорошо получилось!

Егор Иванович посмотрел на понурившегося Василия, выколотил о борт трубку и медленно, тихим голосом заговорил:

— Неправильно думаешь, Василий. Совсем неправильно. Зачем так плохо про людей думаешь? Разве нет хороших людей?

Егор Иванович снова набил трубку, раскурил и продолжал:

— Вот послушай, расскажу, что со мной было. Давно было. Когда в нашей северной стороне гражданская война была. Я в отряде у Деда был. Слыхал про Деда?

— Слыхал, — кивает головой Василий.

— Вот послали меня в разведку. Белые село занимали. Надо узнать: сколько, какое оружие. Я винтовку оставил, ремень солдатский, фуражку снял, пошел в село. Весь день проходил, все узнал. Думаю, ночью уйду. А вечером меня схватили.

— Схватили!

— Схватили. С белыми был наш тойон Хаптагусов. Он меня узнал.

Егор Иванович разжег потухающую трубку, сделал несколько затяжек и прокашлялся.

— Долго допрашивали. Били много. Ногу сломали. Голову разбили. Бросили в сарай. Сколько пролежал в сарае — не знаю. Ослабел. Крови много вытекло. Без памяти лежал. Ночью шум услышал, проснулся. Открыли дверь, еще человека бросили. Закрыли дверь. Я слышал их голоса. «Ключ обронил, — говорит один, — помогай искать». Другой говорит: «Кого запирать? Один уж сдох, — это про меня он сказал, — и другой до утра не выживет». И ушли оба… Когда тихо кругом стало, человек подполз ко мне. Ощупал меня, губами к уху прижался и тихо говорит: «Егор, это я. За тобой пришел». Я ушам своим не поверил. «Кто ты?» — говорю. А он шепчет: «Это я, Василий».

— Василий!

— Да. Василием его звали. Он меня в отряд привел. За меня ручался. Винтовку мне в руки дал…

«И тебя словили, Василий. Вместе помирать будем», — говорю ему. А он говорит: «Зачем помирать? Жить будем. Я за тобой пришел. Идти можешь?» — «Не могу, — отвечаю я, — били меня очень». — «И меня били, да надо уходить. Не уйдем, утром прикончат». — «Не могу, Василий, ногу сломали. Уходи один».

Обругал он меня за такие слова:

«Где стыд у тебя? Дружбу нашу забыл».

Взял он меня на спину и пополз. До леса, как червяк, по земле полз. Сам раненый, избитый. Кровь везде. В лесу полежали, отдохнули. Донес меня до реки. Бревно в воду столкнул, меня привязал. Сам рядом. Так поплыли вниз по реке: к своему лагерю. Утром у своих были…

Егор Иванович умолк.

— А товарищ этот, Василий, жив теперь? — спросил Парамонов.

— Жив.

— Где ж он теперь?

— В нашем городе. Ты его знаешь. Большой человек стал. Секретарь горкома.

— Еремеев! Василий Егорыч!

— Он. Василий Егорович!

Через несколько дней Егор Иванович и Василий с обильной добычей вернулись домой. Таня встретила их на берегу.

— Ой, Вася! — кинулась она к мужу. — Натерпелась я за тебя страху. Не рада и твоим гусям и уткам. Больше весновать не пущу. Не пущу, и не просись. А на гусей твоих и смотреть не хочу.

— А чего на них смотреть, — усмехнулся Егор Иванович, — их жарить надо. Вкусная птица.

Солнце закатилось. Покрытый тайгой зеленый гребень горной гряды потемнел и резче обозначился на фоне заката. Редкие курчавые облачка, разбросанные по пылающему небу, одно за другим гасли и серели. Под откосом крутого берега легла полоса тени, и с катера, медленно тянувшего вверх по течению длинную шаланду, наполненную людьми, трудно было разглядеть береговую линию, и от этого река казалась еще шире. На верхней палубе катера стояли Луговой, Андрей и Людмила с подругой, маленькой, смуглой и подвижной женщиной. Подругу звали Ревекка Борисовна, работала она в музыкальной студии пианисткой.

— По времени ночь, а светло как днем, — сказал Луговой.

— Белая ночь! — продекламировала Людмила и как бы про себя продолжила: — Самое лучшее, может быть, единственно хорошее в этом бедном краю.

Андрей сделал вид, что не слышал ее последних слов.

— И не просто белая ночь, — сказал он, — а самая светлая и самая короткая в году. Ведь завтра двадцать второе июня… Чудесная прогулка. Хорошее дело вы организовали, Александр Тихонович…

— Приятно, когда хвалят, — улыбнулся Луговой, — но не по заслугам. Это все Сычев.

— Федор Иванович!

— Он. Помните, неделю тому назад рапорт подписывали. Вы еще сказали: «Ну, теперь, кажется, все. План выполнили и отрапортовали». Когда вы вышли, Федор Иванович и сказал мне: «Коротка память у нашего директора. Обещался отметить такое дело — шутка ли, на две недели до сроку полугодовой план выполнили, — а теперь говорит «все». Не грех бы людей поблагодарить, работали на совесть». Вижу, старик прав. Стали советоваться. Он и предложил: «Попросите Андрея Николаевича достать катер с лодкой, и свозим народ на остров на маевку. Самый хороший отдых летом». — «Предложение замечательное, — отвечаю ему, — только зачем нам директора просить? Дело это общественное. Вы, как предзавкома, организуйте, я вам помогу, а когда все будет готово, мы и директора пригласим. Наверное, не откажется».