Франц Таурин - На Лене-реке

— Глядите в оба, а то как раз в скалу врежемся, — предостерег Ваня.

Оторвавшись от берега, Андрей сразу потерял из виду темную полоску береговой линии. Пока шли вдоль скалы, ориентиром служил ее верхний гребень, смутно обозначавшийся на темном небе. Но скала тянулась не больше двух километров, а затем уходила от берега, и катер нужно было вести между плоскими низкими островками, очертания которых в такую темень совершенно сливались с высоким берегом материка. Через несколько минут едва заметная полоска гребня скалы исчезла в окружающей темноте.

Андрей высунул голову из рубки и огляделся. Все пространство заполнила густая серо-черная мгла. Он не сразу понял, в чем дело. И только взглянув на небо, где только что ярко горевшие звезды наглухо закрылись этой же серо-черной пеленой, догадался.

— Беда, Ваня! Туман! — крикнул он мотористу.

Ваня откинул люк и вылез на палубу. Тут же быстро спустился и перевел мотор на малые обороты.

— Кислое дело, — сказал он, подойдя к Андрею, — теперь как ни мудри, а рано или поздно уткнешься в берег. Хорошо в песок угодишь, а если в скалу навернешься с ходу?..

Андрей напряженно вглядывался в обступившую катер мглу.

— Идиотское положение, — выругался он про себя.

В его встревоженном воображении начала вырисовываться картина: катер ударяется о каменистый обрыв. В пробоины корпуса с шумом устремляются потоки воды, с яростным шипением и клокотанием заливая раскаленный мотор. Ослепленные и ошпаренные клубами горячего пара, они выбираются на крышу катера, уходящую из-под ног в темную пучину быстро мчащегося водоворота. Они в воде, выбраться на берег нельзя, и быстрое течение уносит их, кружа в водовороте среди беспросветной темноты туманной ночи… А там, на острове, сотни детей и с ними Ольга тщетно ждут от него помощи…

И вдруг где-то далеко, с правого борта, мигнул слабый огонек. Мигнул и исчез.

— Огонь, маяк! — обрадованно крикнул Андрей.

— Где?

Огонек снова мигнул, уже значительно правее.

— Держи на него, — скомандовал Ваня.

Андрей, до боли напрягая зрение, всматривался в темноту, стараясь направить катер на промелькнувший отблеск.

Огонек опять мелькнул… но теперь уже слева.

— Что за черт, пляшет он вокруг нас, что ли! — со злостью закричал Андрей.

Но моторист уже догадался, в чем дело.

— Стоп машина! — сказал он, останавливая мотор.

— Почему? — не понял Андрей.

— Мигающий бакен. Ацетиленовая горелка, — пояснил Ваня. — Стоит на середине плеса. Нам он ни к чему. Все равно к берегу не попадешь.

— Что же будем делать?

— Заночуем здесь.

Ваня вылез на палубу и сбросил в воду тяжелый якорь.

— Утром разберемся, — сказал он, спустившись с палубы. — А что зря горючее жечь?

— Пароход нас здесь не сомнет?

— Какой пароход в этакий туман!

Они закусили, расположились на узких лавочках, укрепленных по стенкам каюты, и, утомленные беспокойным рейсом, быстро уснули.

Задыхаясь и напрягая последние силы, Ольга бежала по широкой поляне. Она хорошо знала эту поляну, расположенную за тальниковой рощей. Где-то здесь была протоптана узкая тропинка. По этой тропинке ходили на берег реки. Но, заторопившись, Ольга сбилась с нее и бежала теперь прямо по высокой, в рост человека, траве. Бежать было очень трудно. Шершавые метелки пырея хлестали по лицу, переплетающиеся стебли лугового горошка, цепляясь за босые ноги, останавливали ее.

«Не добегу… упаду… — с отчаянием думала Ольга. — Но как же!.. Как же!.. Я должна успеть… должна увидеть его в последний раз…»

И она ощущала, как крупные прохладные слезы струятся по ее лицу, как острые метелочки пырея, увлажненные ее слезами, освежают разгоревшееся лицо.

Ольге не стыдно этих слез. Она одна, и никто, никогда, ни за что о них не узнает! А от себя не скроешь. Конечно, она его любит. Но этого не должен знать никто-никто… и уж, конечно, не должен знать он…

Она и сейчас не выдает своих чувств… Лучше всего ей и не подходить к нему… Она не подойдет, она посмотрит на него издали… Только посмотрит…

Ольга не заметила, как сбежала по крутому склону и очутилась на дне неглубокого оврага. Здесь, в овраге, росла особенно густая и высокая трава. Мясистые ее стебли теснились так густо, что, раздвигая их грудью, Ольга ощущала перед собой сплошную упругую, с трудом подающуюся стену. Узкие длинные стебли необыкновенной травы поднимались высоко вверх, смыкаясь над головой Ольги.

Плотная гуща травы так тесно прижималась к лицу Ольги, что временами ей не хватало воздуха, она останавливалась и, отталкивая прильнувшие к ней стебли, судорожно переводила дух.

Скорее бы выбраться из этого проклятого оврага! Противоположный склон более отлогий, и подняться по нему было бы совсем нетрудно, если бы не трава. Каждый шаг стоил Ольге огромных трудов. Наконец она поднялась по склону и вышла на полянку. Здесь трава была значительно ниже, она едва достигала колен.

Ольгу поразил странный, никогда не виданный ею ранее цвет травы. Необычайно глубокий зеленовато-голубой… И среди травы гнездами кусты бледно-розовых полевых гвоздик.

Но Ольга ни на минуту не забывала, что ей нужно спешить, очень нужно спешить, и она, обрадованная тем, что выбралась из травяной чащи, еще быстрее побежала к реке, скрытой за береговым откосом.

«Теперь успею, — торжествовала она. Слезы высохли, и радостная улыбка засветилась на ее лице. Она смотрит на цветы, и новая мысль приходит ей в голову: — Я ничего не скажу ему. Подойду, подам ему букет этих простых нежных цветов…»

Ольга опускается на колени и быстро рвет густо растущие гвоздики.

— Скорее, скорее, — шепчет она, задыхаясь, — мне нужно торопиться, я могу не успеть. — Но она чувствует, знает, цветов нужно много-много, и она, переползая на коленях от гнезда к гнезду, не останавливаясь, рвет и рвет их… С полной охапкой цветов в руках она поднимается с земли и устремляется снова к берегу.

Внезапно у нее темнеет в глазах. Большое бесформенное пятно заслоняет от нее берег реки. Ольга в испуге останавливается. Пятно уменьшается, светлеет и превращается в клуб белого полупрозрачного тумана. Сгущаясь, туман принимает очертания человеческой фигуры, и Ольга видит перед собой… Людмилу, закутанную с головы до ног в пушистый белоснежный мех.

Людмила смотрит на нее спокойно, почти строго, и только темные блестящие ее глаза откровенно смеются.

Смеются над ней…

Ольга делает резкое движение в сторону, пытаясь обойти Людмилу. Безуспешно. Не двигаясь, даже не шевелясь, Людмила вновь стоит перед нею, и те же глаза смеются над Ольгой.

— Пропусти меня, — умоляет ее Ольга, — я знаю, он твой. Но я ведь только взгляну на него. Ты же знаешь, что в последний раз…