Сулейман Рагимов - Сачлы

— А сейчас он где?

— На учительских курсах.

Демиров сказал после паузы, раздумчиво:

— Сейчас учитель — большая сила в деревне. Он оказывает нам неоценимую помощь во всех видах общественных работ. Учителя надо уважать и почитать! Однако нельзя, товарищ Махмудов, постоянно жить, как говорится, за чужой счет, Давно пора овладеть грамотой!

Махмудов невесело вздохнул:

— Вы же знаете, товарищ секретарь, я из батраков… Потом на заводе работал. Была ли возможность учиться?…

— Сейчас вчерашний рабочий стал уже инженером, сейчас рабочий — учитель, агроном, врач. Сегодня для вчерашних пролетариев широко открыты все дороги к знаниям! Надо только хотеть и трудиться, трудиться и хотеть, товарищ секретарь партийной ячейки!

— Но ведь заново не родишься, товарищ Демиров…

— Сколько вам лет?

— Наверное, уже за сорок…

— Почему — наверное? Разве вы не знаете точно? Покажите мне ваш партбилет.

Махмудов начал рыться в карманах:

— Кажется, он у меня в другом пиджаке, дома остался… Демиров вынул из внутреннего кармана свой партбилет:

— Партийный документ должен быть постоянно при вас, товарищ коммунист!

— Я сейчас принесу его…

— Только побыстрее! — сказал Демиров. — Я пока познакомлюсь с остальными протоколами.

Махмудов пулей выскочил из партийной комнаты. К счастью, он жил поблизости. Демиров, еще не успел дочитать до конца один протокол, как он уже вновь стоял перед ним, запыхавшийся; протянул Демирову красную книжечку:

— Вот, пожалуйста, товарищ секретарь!.. Демиров раскрыл партбилет:

— Действительно, вам уже сорок один год. — Неожиданно мягко улыбнулся: Как говорится, вы в самом расцвете духовных и физических сил, товарищ Махмудов. Но это следует подтверждать делами. Партийный стаж у вас не маленький — двенадцать лет. И поэтому должен сказать вам, что мы не можем мириться с вашей малограмотностью — Ведь вам не семьдесят лет, как Мюршюду-оглу. Впрочем, он может быть только примером для вас. Он — старше, но фермой руководит образцово.

Махмуд уныло кивнул:

— Да, Мюршюд-оглу неплохой колхозник, славный старик!.. — Помолчал немного и вдруг сказал с обидой в голосе: — Товарищ Демиров, освободите меня!.. Сделайте меня хотя бы помощником этого Мюршюда-оглу!

Демиров насупился:

— Нет, товарищ Махмудов, не о том вы говорите! Быть заведующим фермой не так уж трудно. А вот работать на посту секретаря колхозной партийной организации — дело нелегкое. Что же получается?… Вы, член партии и глава местных коммунистов, хотите бежать с трудной работы на легкую?! Нехорошо! Не о том вы думаете, товарищ парторг! Прежде всего вы должны составить конкретный план работы. Сделайте это немедленно! А вечером мы обсудим этот план на партийном собрании. Посоветуемся.

— Собрание будет открытое или закрытое?

— А как вы считаете?

— Лучше созвать закрытое собрание, товарищ Демиров…

— Это почему же?

— Ведь мы будем обсуждать рабочий план нашей партийной организации — это раз. А во-вторых, на собрании будете вы — наш секретарь райкома!

— Это не аргументы, — усмехнулся Демиров. — Гораздо целесообразнее сделать собрание открытым.

Махмудов продолжал упорно настаивать на своем:

— Честное слово, товарищ секретарь, поверьте мне, лучше, если собрание будет закрытое!

— Но почему, почему? Каковы ваши доводы в пользу этого? Не вижу резона, объясните!

— Я уже сказал вам: мы будем обсуждать рабочий план!

— У нашей партии нет и не может быть ничего такого, что она могла бы скрывать от трудящихся масс! — твердо парировал Демиров.

— Тогда пусть собрание ведет председатель колхоза, пусть он отчитается о работе колхоза. Раз собрание открытое…

— Нет, — перебил Демиров, — отчитываться о работе партячейки будете вы, ее секретарь!

— Уборочная пора в самом разгаре, надо мобилизовать массы на уборку зерна и овощей, — твердил Махмуд, — поэтому отчитываться должен Годжа-оглу!

— Если мы с пользой поговорим о планах местной партийной организации, если мы обсудим их, так сказать, всенародно — это будет способствовать росту доверия народа к партии и тем самым росту энтузиазма колхозников, работающих на полях!

Махмудов не нашел, что возразить против этого довода.

Оживленные голоса на улицах деревни заставили Кесу, уже несколько недель скованного жестоким приступом застарелого ревматизма, подняться с постели, подойти к двери. Он увидел свою двоюродную сестру, тридцатипятилетнюю вдову Гюльэтэр, которая подходила к его дому (приземистой хибаре в одну комнату), окруженному зарослями густого бурьяна.

— Что происходит в деревне, сестрица? — начал допытываться Кеса, когда Гюльэтэр вошла в дом.

— Жернов везут… Сам знаешь, всегда так: этот хвастун Годжа-киши любит поднять шум на весь свет!.. И еще говорят, будто к нам приехал какой-то большой начальник…

Кеса принялся упрашивать сестру, чтобы она сходила и узкала точно, кто приехал. Гюльэтэр ушла.

Эта рано состарившаяся, безвременно увядшая женщина, мать двоих сирот, была единственным человеком, кто не отвернулся от Кесы, пришел на помощь в трудный для него час. Возможно, если бы не она, Кеса не выжил бы. Еще неделю тому назад он был настолько плох, что не мог пошевельнуть рукой, поднести ко рту ложку с рисовой кашей. Мало-помалу болезнь сдавалась, и в последние два дня Кеса начал даже высовывать нос из дома на улицу.

Когда-то, лет пятнадцать назад, Кеса был немного влюблен в Гюльэтэр. Он даже неоднократно намекал ей о своем чувстве, но до официального предложения дела не довел. Гюльэтэр подождала-подождала, а потом, боясь навеки остаться в девицах (ей уже перевалило за двадцать), вышла замуж за пожилого мельника из соседней деревни Ардыджлы. «Какой ни есть, а все-таки муж!..» — рассудила она. Старик жил недолго, однако, уходя в царство небесное, успел все-таки оставить в память о себе двух хилых, рахитичных детишек, двух сынков. Привязав одного младенца к спине платком, другого держа на руках, неудачница вдова вернулась в Дашкесанлы. Поселилась в родительском доме, убогой глинобитной хибарке, отдав всю себя воспитанию сыновей. Но и в этом деле ей не повезло. Сыновья росли бестолковыми. Достигнув отроческого возраста, начали обижать мать, ни во что не ставили ее, помыкали ею, как хотели.

Бедная женщина, чувствуя, что «любовь» сыновей и впредь не предвещает ей ничего доброго, мечтала обрести себе хоть какую-нибудь защиту от них. Когда в деревню неожиданно вернулся Кеса, ее «первая любовь», эта мечта обрела более реальные контуры, хотя ее тяжело больной двоюродный братец в это время был ближе к воротам деревенского кладбища, чем к столу сельсовета, где теперь по новым правилам, без моллы и Корана, скреплялись брачные узы.