Сулейман Рагимов - Сачлы

— Хосров, достаньте мой чемоданчик из хурджуна! Побыстрее! — распорядилась девушка. Обратилась к старушке: — Бабушка, мне нужна теплая вода, мыло и полотенце! И вообще согрейте побольше воды!..

Старушка кивнула:

— Все уже готово, дочь моя. — Она показала рукой в сторону крыльца: — Три кипящих самовара ждут тебя. Если мало — сейчас еще поставим… Скажи, сколько надо?.. Войди в дом — там вымоешь руки.

Действительно, у крыльца пыхтели три огромных медных самовара.

— Этого пока достаточно, — удовлетворенно сказала Рухсара. Взяла из рук подошедшего Хосрова чемоданчик… Снова обернулась к старушке, к которой с первой же минуты почувствовала расположение и симпатию: — Кто-нибудь из женщин будет помогать мне в доме. Но только одна! Кого вы мне дадите? — Она бросила взгляд на женщин у крыльца, которые с почтением и надеждой во взорах смотрели на прибывшего из города «дохтура».

— Я сама и буду при тебе, дочка, — ответила спокойно старушка. — Кто же еще поможет, если не я?

Рухсара, не удержавшись, спросила:

— Вы — мать Азизы?

Старушка часто-часто закивала:

— Мать, мать, дочка… Если не мать, кто же тогда?.. Многим я здесь мать!..

Вмешался Рустам-киши:

— Извините, доктор… Это — наша Марьям-гары… Она и вправду многим здесь мать… Я сам считаю себя ее сыном… Рухсара заторопилась:

— Так пойдемте в дом, Марьям-гары! Там вы мне все объясните… Я хочу осмотреть роженицу.

— Пойдем, пойдем, дочка! — Опять сказала: — Там все уже готово — теплая вода, мыло, таз… — Когда они уже поднялись на крыльцо, бросила повелительно кому-то из женщин: — Ай, гыз, будь наготове!.. Как скажем, принесешь горячую воду или холодную!

В чистой, прибранной комнатке справа у стены на низкой тахте лежала с закрытыми глазами роженица. Изредка из груди ее вырывались слабые стоны.

У тахты на тюфячках сидели две пожилые женщины; третья, молодая, с опухшим от слез лицом, простоволосая, с длинной толстой косой, стояла возле изголовья, держа в руках деревянную ложку и тарелку с кислым молоком; очевидно, она только что поила роженицу.

Вдруг Азиза подняла веки и, глядя на Рухсару исстрадавшимся взором, что-то тихо прошептала. И снова закрыла глаза.

«Да у нее совсем нет сил, — отметила про себя девушка. — Плохо!»

По знаку Марьям-гары все три женщины тотчас вышли из комнаты.

Уже по одному виду мертвенно-бледного лица роженицы Рухсара поняла, что случай тяжелый.

Она быстро разделась, раскрыла чемоданчик, помыла с помощью повитухи руки над тазом, который стоял на табурете у порога, облачилась в халат.

Марьям-гары шепотом сказала:

— У бедняжки ребенок лежит поперек живота. Ты знаешь, дочка, что надо делать в таком случае?.. Помоги ей, да наградит тебя аллах!..

Рухсара ощутила, как грудь ее залил тревожный холодок. Если повитуха права, значит, обессиленная Азиза почти обречена, как и ее еще не появившийся на свет младенец.

«Интересно, кто у нее там — мальчик или девочка? — машинально подумала Рухсара. — Неужели никто так и не узнает этого?»

Сердце ее взволнованно забилось.

В роддоме в Баилове, где она год назад проходила двухнедельную практику по акушерству, ей пришлось столкнуться с различными тяжелыми случаями при родах. Но одно дело — бакинский роддом, с его светлыми, стерильными палатами, где работают опытные врачи, акушерки, где консультируют знаменитые профессора; где есть рентген, где есть возможности комплексного диагностического обследования беременных; где ты — всего лишь ученица, практикантка, где ты только помогаешь; где тебе всё-всё объясняют, разжевывают и, как говорится, кладут в рот; где ты не несешь никакой профессиональной ответственности за жизнь людей; другое дело — Чанахчи, глухая деревушка, вдали от райцентра, где нет ничего из вышеперечисленного; где есть измученная, истерзанная нечеловеческой болью женщина, в полубеспамятстве, с белым как мел лицом, ввалившимися глазами и опухшими, искусанными в кровь, синюшными губами; и где есть ты, на которую все смотрят с надеждой, даже она — эта несчастная в полуобмороке; ты, от которой сельчане и родные этой женщины ждут помощи, ждут — как чуда, ибо втайне, в своих сердцах они уже не верят, что Азиза останется жить; ты, которая должна принять верное решение, а затем действовать — бороться за две человеческие жизни… и за право на уважение к тебе, к твоей профессии жителей этой деревни, а в конечном счетё- жителей всего района, которые в случае смертельного исхода (новорожденного ли, роженицы ли), даже если этот исход был уже предрешен до твоего появления, уже навсегда свяжут твое имя с этим несчастным случаем, не только свяжут, но и будут всегда с пренебрежением говорить: «Ах, это та самая Рухсара Алиева, Сачлы, которая не смогла спасти Азизу из Чанахчи, дала ей умереть вместе с младенцем в утробе, да упокоит их аллах?!» или: «Ах, это та самая Рухсара, которая не смогла принять как следует ребенка у жены парторга Рустама-киши Азизы из Чанахчи, дала новорожденному умереть?!» И уже никогда, если в эту комнату придет смерть, ни она, Рухсара, ни кто другой не смогут объяснить людям, что она ни в чем не виновата, что случай был очень трудный и помочь роженице могли лишь больница и скальпель хирурга, да и то своевременно.

Рухсара приступила к осмотру женщины.

Марьям-гары оказалась права: плод лежал в утробе матери поперек.

Мысль девушки лихорадочно заработала.

«Что же делать?.. Не попытаться ли помочь роженице с помощью так называемого „акушерского поворота“?»

Во дворе царило тягостное уныние. Вышедшие из дома женщины, те самые, которых выпроводила Марьям-гары (одна была- мать Азизы, вторая — ее свекровь, а молодуха — ее родная сестра Айна), не сообщили ничего утешительного. Напротив, их заплаканные, скорбные лица говорили о том, что надежды на благополучный исход родов почти нет.

Айна, утирая краем платка обильные слезы на лице, некрасиво кривя рот, шепнула подошедшим к ней женщинам в ответ на их немые вопросы в полных страха и сострадания глазах:

— Она даже почти не стонет… Сил в ней совсем не осталось.. — И, не удержавшись, заплакала навзрыд.

Женщины, взяв Айну под руки, поспешили увести ее за сарай.

Трагическая атмосфера во дворе еще больше сгустилась.

С каждой минутой людей возле дома Рустама-киши становилось все больше и больше. Сельчане шли сюда, услышав о прибытии из города долгожданного «дохтура». Все молчали, подавленные, не отрывая взоров от двери и двух небольших окошек дома, из которого между тем не доносилось ни звука. Именно это обстоятельство действовало на людей крайне удручающе.

Взошло солнце, осветило печальные лица людей. В воздухе сразу потеплело. Однако солнечные лучи были бессильны смягчить скорбь собравшихся сельчан.