Сулейман Рагимов - Сачлы

— Ну, перестань! — морщась, оборвал Гашем гостя. — Ближе к делу, Дагбек! Так как ты думаешь, поможет она нам?

— Думаю — да!

— Ты назвал ей Баладжаева?

— Все выложил напрямик, Гашем. Открыл ей карты… Хоть и не до конца. Твоего имени я ей не назвал.

— Правильно сделал! Ну, а дальше? Не тяни. Расскажи по порядку, как все было!

Дагбашев налил в свой стакан остатки коньяка из бутылки. Выпил. Начал рассказывать:

— Ну, пришел я к ней вчера, поздно уже было, часов десять… Детишки ее спят в другой комнате… То да се, сам понимаешь, выпили с ней, закусили, помиловались… После этого я и завел разговор. Сказал: «Надо, говорю, отправить к праотцам этого Баладжаева, он ведь тебе только помеха!» А она мне: «Ладно, говорит, не хитри! Не такой уж ты добросердечный, чтобы обо мне заботиться, знаю я тебя! Догадываюсь, говорит, кто тебя подослал ко мне с этим делом. Он и сам бы мог заглянуть, лично переговорить…» — Дагбашев пояснил: Это, Гашем, она на тебя намекала…

— Хитрая, стерва! — буркнул Субханвердизаде. — Дальше, дальше, Дагбек! Продолжай!..

— Я говорю ей: «Да что ты, голубка Гюлейша!.. Не выдумывай, чего нет… Ведь у нас, говорю, с тобой любовь, мы с тобой славно дружим, мне близки твои интересы, а обнимать и любить, говорю, как сама понимаешь, все-таки приятнее заведующую райздравотделом, а не какую-то там копеечную санитарку — выдвиженку в день Восьмого марта! Поэтому, говорю, я и думаю, что Беюк-киши Баладжаеву лучше уйти с твоей дороги. Сам он, конечно, не уберется… А момент, говорю, сейчас самый благоприятный. Все знают, что он болеет, даже в Баку известно… А раз, говорю, человек долго болеет, то ясно, он и умереть может в любой момент. И никто этому не удивится, никто никого ни в чем не заподозрит… Не упускай, говорю я ей, благоприятного момента, голубка Гюлейша!..»

— Ну, ну! — нетерпеливо бросил Субханвердизаде. — Что дальше?

— «Напои, говорю я ей, ошибочно своего начальничка каким-нибудь сильнодействующим хорошим лекарством. Пусть, к примеру, заснет, говорю, да так крепко, чтобы только ангелы могли его разбудить на том свете, дабы с рук на руки передать в распоряжение вечно юных и прекрасных гурий!.. И всем, говорю, будет хорошо: и тебе, Гюлейша, и нашему уважаемому Беюк-киши, и гуриям, которых наш опытный фельдшер и заврайздра-вом будет обнимать и любить».

— Короче! — перебил Субханвердизаде, теряя терпение. — К черту твое красноречие!.. Что она?.. Что Гюлейша?!

— «Боюсь, говорит, я, Дагбек. Сделать, говорит, все можно, даже лекарство, говорит, у меня есть для этого очень даже подходящее, только боюсь!.. Подумать, говорит, надо, прикинуть все. Я буду думать, и вы там, говорит, поломайте головы. Может, говорит, и без меня обойдетесь, придумаете что-нибудь. А не придумаете — тогда приходите, поговорим. Лучше, конечно, если я вам не понадоблюсь, говорит. Никогда я, говорит, еще такого не делала! Боюсь! Аллаха боюсь!..».

— Врет! — рявкнул Субханвердизаде. — Аллаха она, распутница, видите ли, испугалась!.. Задаток выманивает, продажная тварь! Ладно, Дагбек, дадим ей аванс! Я сам этим вечером загляну к ней. Против золота она не устоит! И завтра же Баладжаев уснет навеки, да упокоит его душу аллах! А нас с тобой завтра в городе не будет! Чем не алиби?.. Мы поедем улаживать самое важное дело.

Опять тревога мелькнула в глазах гостя:

— Уладим ли, Гашем?

— Должны!

— Тогда наливай еще! — попросил Дагбашев, покосившись на пустые бутылки. Есть что?

Субханвердизаде молча поднялся и, чуть пошатываясь, направился к буфету. Гость ушел от Субханвердизаде уже в сумерках.

На третий день около полудня горы словно бы раздвинулись, и отряд, выйдя из Белого ущелья, называемого так из-за цвета его скал, вступил наконец-то в долину Акеры.

Позади осталась наиболее трудная часть пути.

Все радовались встрече с дорогой, не очень хорошей — каменистой, ухабистой, с бесконечными выбоинами, часто глубокими и с водой, с грязью, — но все-таки дорогой, которая шла вдоль довольно широкого каменистого, галечного русла реки. Эта дорога то приближалась к Акере почти вплотную, то уходила от нее в сторону вдоль старого сухого ложа реки, то начинала карабкаться вверх на гору, обходя «туннели», в тех местах, где долина вдруг сужалась, образуя узкие, крутые скалистые ворота, сквозь которые внизу мчался с гулом мощный пенистый водяной поток.

Отряд порядком растянулся. Пешие и конные двигались вперемешку. В середине находился обоз из взятых в деревне Джиджимли четырех арб, влекомых медлительными быками. На трех из них, на толстых и мягких подстилках из сена и тюфяках ехали раненые (из легкораненых лишь те, кто потерял много крови и затруднялся идти). На одной арбе везли тела убитых — Хосрова и Джафара Махмудова.

Тело Ярмамеда в Джиджимли забрали родственники покойного, прибывшие из Чайарасы. Четверо всадников, печальные, суровые, завернули большое тело Ярмамеда в две бурки, обвязали его поперек черными женскими платками; один из них сел на лошадь, другие бережно подали ему тело, и все четверо двинулись по тропе напрямик через горы в родную скорбящую деревню, поторапливая рослых, сильных коней.

В последние дни сильно похолодало. Небо хмурилось. За ночь вода, оставленная в котелке, промерзала почти до дна. Днем порой сквозь низкие свинцовые тучи проглядывало солнце.

Но теплее от него не становилось. Не переставал дуть пронизывающий северный ветер.

Люди в отряде сильно страдали от холода, особенно ночью. Спасались у огромных костров. Благо дров экономить не приходилось. Однако с непривычки у костра не очень-то поспишь: лежать приходилось прямо на земле. Одному боку жарко — другой замерзает.

Около полудня Гиясэддинов и Балахан, ехавшие рядом верхом почти в самом хвосте отряда, заметили вдали на дороге двух всадников, поторапливающих своих коней им навстречу.

— Интересно, кто это может быть? — зымолвил Балахан, напрягая зрение. — Не к нам ли едут? К добру ли?..

— А вот мы это сейчас узнаем, — отозвался Гиясэддинов, поднося к глазам бинокль, висевший у него на груди. Посмотрев, молча передал бинокль Балахану. Ты прав, Балахан, это — к нам! А вот к добру ли — не знаю…

Балахан глянул в бинокль. Не удержавшись, присвистнул:

— Вот это гости! Не ожидал!..

Гиясэддинов иронически бросил:

— Гашем Субханвердизаде! Собственной персоной! В сопровождении ближайшего соратника и друга Дагбека Дагбашева!

— Странно, товарищ начальник! Что им здесь надо?

— Странного в этом ничего нет, Балахан, — понизив голос, сказал Гиясэддинов. — Все очень даже закономерно… Надо усилить конвой Зюльмата! Поручаю это лично тебе… Теперь слушай меня!.. Поедешь позади бандита! Следи за Гашемом. Исполняй!

— Есть! — ответил Балахан и, тронув ногами бока коня, затрясся рысью по обочине дороги вперед к тому месту, где под конвоем шел Зюльмат.