Александр Старостин - Второй круг

В 3. работы было в два раза меньше, чем дома, но считалось, что тут выполняется государственное задание (как будто в другом месте оно негосударственное!) — возили трубы для нефтепровода, — и весь техсостав, командированный на выполнение этого важного народнохозяйственного задания, получал здесь свою зарплату независимо от зарплаты и командировочных по месту постоянной работы. А работы выходило мало из-за того, что произошла задержка труб. Короче, было бы все прекрасно для Росанова, если — б не приходилось часть рабочего времени простаивать. Думая о работе в Тикси, он не чувствовал никакого удовлетворения. Но в Самоедской из-за аэросаней и некоторых трудностей, требующих личной ответственности, атмосфера была совсем иной.

«Эта забава — аэросани — сделала нас братьями, — думал он, — а разгильдяйство бортмеханика доказало, что наше братство не просто прекраснодушие, но и дело. Вот почему мне хочется вернуться в Самоедскую, а не в Тикси. И все из-за того, что в Тикси я не сделал ничего хорошего. Выходит, в наших силах сделать плохим или хорошим целый поселок».

Еще он думал:

«Человек, продукт изобилия, многознания и свободы, может превратиться в откормленное и тоскующее животное. Не хочу наследовать мечту тупого, серого, голодного раба, который мечтал только об обжорстве и ничегонеделании. Хочу действовать…»

Случай помог придумать занятие для техсостава. Как-то его спросили:

— А Росанов, левый полусредний из «Спартака», случаем не твой родственник?

— Братишка, — соврал он и тут же вспомнил, что местная футбольная команда известна своей непобедимостью. 3-ские техники обыгрывали команды всех проходящих кораблей и все наспех сколоченные команды из командированных.

— Может, тогда наберешь команду? Может, потренируешь ее? Сыграем.

— Наберу, — сказал он не моргнув глазом. — И потренирую. Обдерем. Ящик шампанского. Но раздобудьте бутсы. Играть в унтах или тапочках мы не согласны.

«Ну и какая разница: аэросани или футбол? — подумал он. — Футбол даже полезнее и безобиднее для окружающей среды».

И нечаянно вспомнил соседку и детишек, которые что-то искали в траве. «Что ищете?» — спросил Росанов. «Щавель», — ответила соседка. «Сейчас уж нет никакого щавеля». — «Я знаю. Важна цель», — ответила мудрая соседка.

«Ну да, важна цель», — подумал он и направился в библиотеку — почитать о футболе. Сам он в футбол играть не умел: не было у него «чувства мяча».

«Ну вот, — подумал он, — и обо мне здесь вспомнят: «Ну, тот малый, который организовал футбольный матч, его брат в «Спартаке»… Ну, когда мы впервые проиграли командированным».

Первую же зарплату Росанов сумел отправить Нине и, словно в ответ, получил сразу же письмо из дому.

«Здравствуй, милый Витюшка! — писала Нина. — У нас все хорошо, чего и тебе желаем. Все хорошо, да без тебя все плохо. Мы очень по тебе соскучились. Особенно Настька. Когда она видит самолет, то показывает на него и сообщает: «Папа».

Я тебя, Росанов, очень люблю и буду любить, даже если помру…»

Он вспомнил о существовании Люции Львовны и ее письмо о том, что у него к сорока годам отрастет брюшко, на счету будет «кругленькая сумма», а ребенку на «кашку» она всегда заработает, и пошел на почту.

Он представил, как вытягиваются губы Люции Львовны при произнесении слов «кругленькую» и «кашку». Он вспомнил, как у нее на верхней губе проступает крупными каплями пот и зубы всегда вымазаны губной помадой.

«Ну да, у нас всегда охранялись и охраняются права матери и ребенка», — напоминала она.

Он взял бланк телеграммы и начал писать.

«Подойдите к зеркалу. Подошли? Теперь скажите: «Кругленькую». Сказали? Еще раз повторим: «Кругленькую». Теперь давайте скажем вместе: «Кашку». Звук «у» надо протянуть. Давайте протянем насколько хватает духу. Надо так: «Кашку-у-у-у-у-у-у!»

А теперь опять, но вместе.

«Кашку-у-у-у-у-у-у-у!»

А за окном светит луна или нет? Надо все это при луне. Без луны все потеряет смысл. Без луны все будет непонятно и даже как-то неприлично. Итак, глядим на луну, встаем на четвереньки и поем:

«Кругленькую-ю-у-у-у-у-у-у!

Кашку-у-у-у-у-у-у!»

Итак, первый акт комедии будет называться «Кругленькую кашку»…»

Он писал, сам не зная что. Бред какой-то. Потом запечатал письмо и бросил в ящик.

«Нинка прочитала ее новое письмо — струя пара от кипящего чайника — непременно прочитала».

А подходя к гостинице, махнул на все рукой и сказал:

«Чему быть, того не миновать».

Росанов рассказал техникам (командированные были из Москвы, с Украины и из Белоруссии), что берется за месяц подготовить футбольную команду, способную обыграть непобедимых з-цев. Сам он, в прошлом известный футболист (брат, понимаете, до сих пор в «Спартаке»), играть не будет: мениск сорвал (что это такое, он толком не знал), но надо следовать его указаниям — и ящик шампанского наш.

Как-то, возвращаясь с очередной тренировки (тренировались на льду озера, за аэродромом), Росанов столкнулся носом к носу с Войтиным.

— Тебя прислало само небо! — обрадовался он. — Это правда, что ты когда-то играл за сборную Тихоокеанского флота?

— Правым крайним.

Росанов объяснил условия «игры» и рассказал, как проходят тренировки.

— Обдерем, — сказал Войтин, — тем более через две недели сюда прилетает на дежурство Ирженин. А у него бортмеханик — барахло механик — играл за сборную училища. Да и сам Ирженин может пробегать два тайма.

— А зачем ты сюда приехал? Если, разумеется, не считать футбольного матча?

— На прорыв. Вам помогать.

Тренировки шли своим ходом. А потом пошли и трубы.

За два дня до матча в поселке 3. только и было разговоров о футболе вообще и о предстоящем сражении. Но тут от отца пришло письмо, в котором он просил Росанова по возможности скорее вернуться домой, так как Нина в больнице. Сообщалось еще, что Настя — хорошая девочка, спокойная, живет у него, у деда. А Маша, узнав о таком положении дел, отыскала старуху, которая за пятьдесят рублей ходит за Настей.

Росанова провожали всей футбольной командой, кроме Ирженина, который знал, каков футболист его друг. Жалели, что он вынужден ехать домой и не примет участия в матче.

Добравшись до Москвы, он растерялся, куда же сначала ехать: к себе или к отцу. И поехал к себе, то есть в комнату Нины. Он открыл дверь ключом, который когда-то хотел вернуть, вошел, размашисто расписался пальцем на столе, покрытом пылью, заставил звенеть синие подвески на лампе и увидел свой дневник, раскрытый на том месте, где писал о Маше, об опущенных уголках ее глаз, о Димитрии Донском и о кипарисе, похожем на крутящуюся елочную игрушку.

— Черт знает что! — завопил он вслух. — Это свинство! И зачем только женился! Дурак я дурак!