Александр Старостин - Второй круг

Ему показалось, что он только задремал, как затрещал будильник. Этот звук исходил как будто изнутри и был порождением рассудка. Еще не включившись в действительность, он поднялся и заплясал на одной ноге, не попадая другой в штанину. Он прошел в Любину комнату. Она спала сном младенца.

Чикаев попробовал было выступить против себя, становясь на точку зрения Любы: даже у курицы ведь есть какие-то соображения. Но в голову лезло совсем другое. В бустерной системе тягача… Надо обязательно проверить, как отремонтировали перила в ангаре: еще кто-нибудь свалится… И дырка на обтекателе локатора… Черт подери, какие же это птицы на высоте десять тысяч метров — надо разобраться… Черт! Это черт знает что! Пусть я зануда и формалист, но пассажир доверяет свою жизнь мне, зануде и педанту, который ни при каких обстоятельствах не нарушит инструкций, писанных у нас краевым по белому. Пассажиру плевать на то, что у меня тонкая душевная организация и я плачу, слушая такой-то квартет Бетховена. Пассажиру не хочется, чтобы по нем кто-нибудь плакал. И я не намерен меняться в угоду этой обормотке. Черти бы ее побрали! Если я изменюсь, то и мир станет иным. По крайней мере, произойдет больше летных неприятностей. Но, черт подери, что делать с якорными стоянками? Хорошо бы занавесить окна, включить запись воя волков и самому повыть…

В дверь позвонили — это был шофер Коля. Чикаев не успел позавтракать.

На обочине дорога он увидел знакомого командира Ли-2 Ирженина и попросил шофера притормозить.

Добрый молодец, ладный, широкоплечий, узкобедрый, Ирженин в мгновение преодолел расстояние до открытой дверцы.

«Счастливчик!» — подумал Чикаев, поглядывая искоса, как Ирженин бросает свое крупное, кажущееся невесомым тело на заднее сиденье. Захотелось найти в нем какой-нибудь изъян: хоть зуб, тронутый кариесом, хоть прыщик. Нет. Все в порядке. И пахло от него свежестью и чистым бельем. Вот только уши. Что это у него с ушами? Отчего шкура слезла с ушей?

— Как жизнь? — спросил Чикаев.

Ирженин этот вопрос, наверное, по простодушию или из желания поболтать воспринял не как риторический и стал рассказывать о своих похождениях.

— Из-за этого вашего Мишкина или как там его…

— Мишкина, — буркнул Чикаев, — и тут он…

— Из-за него я чуть богу душу не отдал. Попал в пургу. И отморозил уши.

Чикаев вежливо изумился, думая, однако, о своем.

И Ирженин заговорил. Чикаев слушал его вполуха и вежливо кивал, глядя вперед на дорогу. Рассказ словоохотливого счастливчика Ирженина он воспринимал как побасенки «Всемирного следопыта» или «Вокруг света», до которых нам, простым людям, нет никакого дела.

— А самолет не сдуло? — спросил он.

— Мой — нет. У меня бортмехаником Войтин. И этим все сказано. А один унесло в бескрайнюю тундру.

— Да, стихия, — вздохнул Чикаев, — с ней нельзя на «ты»…

Дальше он не слушал Ирженина и думал, что зря остановил машину: мог бы и проехать мимо, невелика птица.

Он прошел в свой кабинет, сел за стол и перевернул листок календаря. Потом стал выписывать на отдельную карточку дела на нынешний день, определяя каждому свое время.

В кабинет вошел инженер управления, непосредственный начальник Чикаева — маленький, с солдатской выправкой, хотя в армии никогда не служил, с неподвижным, желтым лицом.

Пожимая с почтительной улыбкой протянутую руку, Чикаев полубессознательно прислушивался к аэродрому, как к самому себе, что не мешало ему обдумывать и визит шефа.

«Вот взлетел немецкий борт на Мюнхен… Повезли колеса в цех ремонта… Раздвигаются створки ангара».

По малейшему звуку он восстанавливал происходящее зрительно. Был в некотором роде ясновидцем.

Чикаев внимательно поглядел на шефа, надеясь, что тот хоть чем-то выдаст цель своего прихода. («Любопытно, что же решили в верхах относительно моего пребывания на посту?»), но глаза шефа были непроницаемы, как бездна океана для света луны. Чикаев грустно улыбнулся.

Инженер имел изысканную манеру сбора информации о работе вверенных ему служб, говорил избитые истины, а умники, досадуя, что их будто бы недооценивают, выбалтывали много лишнего, желая показать свой ум. Остроумие этого метода маскировалось еще и величественным видом шефа, в чем многие также усматривали признак глупости, а это некоторым приятно обнаружить в начальнике.

— Прошелся по стоянке, — начал инженер, — подумал, что предпосылки к неприятностям остались… Нет порядка…

«Такое говорит техник своему мотористу», — подумал Чикаев и сделал вид, будто размышляет над словами шефа. Он решил пока молчать, так как о размещении стремянок и колодок долго не поговоришь: разговор этот делается глупее и глупее с истечением времени. Особенно если на тебе генеральское шитье.

— К сожалению, все по-старому. И я не удивлюсь, если сегодня-завтра получу сообщение о повторении подобного же случая…

Чикаев сделал значительное лицо, как будто требовалось особое мозговое усилие, чтобы понять глубокие мысли шефа: подобно многим, он тоже ловился на «придурковатость» инженера.

— Может, пройтись по стоянке? — сказал он, надеясь, что нарушений, достойных долгого разговора, не отыщется.

— Да, конечно, — согласился тот.

Из кабинета через стеклянную галерею, пронизанную солнечными полосами, прошли в сумрачный и гулкий ангар. Инженер поглядывал по сторонам, проницательно щуря глаза. В ангаре еще работала ночная смена. Впереди через открытые ворота был виден аэродром и небо.

Инженер заговорил тихим голосом.

— Стремянки не на месте. Сдирают фильтры, а масло льют в гигиенические пакеты, а не в противни… А что надо делать в пакеты? А-а?

Попытка сострить.

Он говорил нарочно тихим голосом, чтоб никто, кроме Чикаева, не мог услышать его. И Чикаев принял эту предложенную шефом игру, и делал глубокомысленное лицо, и кивал. Со стороны должно казаться — на это, по крайней мере, они претендовали, — что они говорят о чем-то недоступном для понимания «среднего» человека.

Вышли на аэродромную стоянку.

— Концы… то есть ветошь разбросана… А что это? Это подъемник. Если во время запуска двигателей самолет сорвется с колодок и врежется в подъемник, что будет? А-а?

И вдруг до слуха Чикаева донесся звук запускаемого двигателя. Впрочем, это могла быть и холодная прокрутка или ложный запуск. Он прислушался и мысленно отсчитал двадцать секунд. Нет, это был самый настоящий «горячий» запуск: на двадцать первой секунде поступило основное топливо, гул усилился.

«Похоже, что слишком скоро растет температура за турбиной в первой половине запуска», — машинально подумал Чикаев.

Инженер, нисколько не обращая внимания на этот гул, осторожно взял Чикаева под руку. Тот обругал себя за то, что, желая оглупить разговор начальства, сам дал ему козырь против себя. Он прибавил было шагу, чтоб в кабине заметили начальство и вовремя вырубили двигатели — тут еще можно было как-то вывернуться, — по инженер мягко, но настойчиво удержал его и потащил прочь от самолета, тыча пальцем в снятые только что двигатели.