Александр Старостин - Второй круг

— Поймите меня, — говорил он тихо, — в нашем деле главное — порядок. Порядок во всем. Даже в одежде личного состава. А то я видел у вас техника с бородой. Что за партизанщина такая? В авиации — и с бородой! Что-то лужи покрылись ледком. Заморозки по утрам… Самолет может поехать… Согласны?

Пошел запуск второго двигателя.

«Может, он не понял, что идет нарушение? — подумал Чикаев. — Впрочем, эти «нарушения» начались еще при Александре Можайскому.

Когда все четыре двигателя вышли на режим, главный повернул Чикаева назад, удерживая его под руку от быстрой ходьбы. И по этой руке Чикаев понял, что шеф его не так уж и глуп.

«Влип, — догадался он, положительно влип».

Начался прогрев масла во втулке винта. Вот проверили работу антифлюгера и дали номинальный режим.

«А что делать? Самолет-то должен вылететь, вот на нем и выполнялся регламент в полном объеме. Вот сунули взлетный режим. Все правильно, по инструкции».

Когда начальство появилось на виду у нарушителей, двигатели тут же вернулись на малый газ.

«Молодец, — подумал Чикаев, — перед выключением по инструкции необходимо охлаждение двигателей… Чтоб тебя!»

Наконец двигатели выключились: не все разом, а как и положено, два внешних, потом еще один, и наконец наступила тишина, только винты еще крутились с легким жужжанием.

Шеф подвел Чикаева к самолету и тяжело вздохнул. Он ждал, когда из кабины выйдет нарушитель, а тот, по-видимому, не торопился. Впрочем, запускающий обязан, прежде чем покинуть кабину, поставить все краны и тумблеры в исходное положение.

Наконец дверь раскрылась, и из нее высунулась стремянка. Вот стремянка встала на крючки, щелкнул стопор. И стали выходить техники: электрик, приборист, радист, которые проверяли свои системы при запущенных двигателях. Самолет должен был вылетать через сорок минут, и все торопились. И наконец нехотя, с кривой ухмылкой появился главный виновник, загорелый, в кожаной куртке, которую давно следовало бы выбросить, и джинсах третьего срока носки с десятком заплаток. Нарушитель некоторое время постоял на верхней ступеньке и медленно стал спускаться, как прибывшая знаменитость. Потом повернул к начальству, которое неотрывно следило за ним, и вежливо и скромно поздоровался. Добротностью и статями он напомнил Чикаеву Ирженина. Тоже, наверное, счастливчик. Инженер не ответил на приветствие и обиженно отвернулся.

— Вы запускали двигатели? — наконец выговорил он, медленно поворачиваясь.

— Да.

— Ваша фамилия?

— Росанов.

— Вы, товарищ Росанов, по-видимому, незнакомы с последним приказом?

— Знаком.

— Выходит, вы преднамеренно идете на нарушение? Или забыли Мишкина?

— Безвыходное положение, товарищ начальник, — пожал плечами Росанов и обезоруживающе улыбнулся до ушей, — самолет должен вылетать через сорок минут, и я буду виноват в любом случае: если устрою задержку и если дам на него готовность. Вот я и решил: пусть летит, Я не мог предположить, что высшее командование приходит на работу так рано…

Он словно хотел польстить высшему командованию.

— По утрам заморозки на почве, — сказал инженер.

— Да, да, — кивнул Росанов, — стихия. Тут даже… вы бессильны что-либо сделать, — он как бы спохватился и добавил, — на данном этапе… А самолет загружен. Его ждут на Севере…

Инженер нахмурился, словно оскорбленный тем, что ему напоминают о его бессилии воздействовать на погоду. А Росанов все еще болтал:

— И еще я сделал прочностной расчет якорной стоянки, бумаги вам представлю. Получается, что если дать взлет и снять самолет со стояночного тормоза, хомут не выдержит. Цепь выдержит, а хомут — нет. А если усилить хомут, то он не налезет на видимую часть штока. Да и нет пока нигде этих якорных стоянок. Где они? Выпустить самолет в рейс без опробования двигателей я не мог. — Он развел руками.

Шеф поглядел на Чикаева, как бы поражаясь болтливости рядового инженера.

— А вот один такой же молодой инженер, — сказал он язвительно, — такой же юный герой плакал. Рыдал этот юный герой, как дитя, хотя он и не такой бородатый «атлет», как вы. А был бы «атлет» и бородатый, так все равно бы плакал.

Инженер глянул на Росанова снизу вверх.

— Я не буду плакать, если вас только это волнует, — буркнул Росанов.

Техники стояли в сторонке, наблюдая происходящее.

Чикаев подумал, что шеф его может оказаться втянутым в словопрения, из которых вряд ли выйдет самым наилучшим образом.

— А вы, — сказал Чикаев, надвигаясь на Росанова, — знаете, что такое в технике «защита от дурака»? Или вы этого не проходили?

Росанов пробормотал:

— Знаю, конечно, но…

Чикаев взял своего шефа под руку и повел прочь, как бы продолжая беседу о чем-то более важном, чем это нарушение. И инженер заторопился, засеменил и, отойдя на несколько шагов, облегченно вздохнул. Вступая в дебаты с подчиненными, ставишь себя в сложное положение. А чем ниже пост работника, чем меньше ему терять, тем труднее с ним говорить.

Техники окружили Росанова и сочувственно загалдели.

«А все-таки убеждать подчиненных надо не дубиной», — подумал Чикаев.

— Я считаю, что нужно наказать этого храбреца, — сказал инженер, — ишь ты, красавец мужчина!

— Разумеется, — улыбнулся Чикаев.

«Этот красавец, кажется, рвался на борт, — подумал Чикаев, — не пойдет. Разговаривать не научился».

И поглядел на часы.

Ирженин не был, что называется, философом. По крайней мере, не считал себя таковым. Не искал так называемого смысла жизни и точки приложения сил: попросту старался жить, не делая лишнего. Он словно боялся повернуть ручку настройки, чтоб не оглушить себя множеством звуков, заполнивших до предела безмолвный эфир. По крайней мере, делал вид, что боится. Хотя вряд ли это было так. Попросту он уже кое-что решил для себя. А любомудрия стал избегать после нечаянного «философского» разговора с Иваном Максимовичем, отцом Росанова. Тот сказал:

— Для бесконечности ведь все едино: что галактика, что атом. Может, атом тоже галактика, и в ней на каких-то орбитах тоже крутятся планеты, и на некоторых «планетах» живут какие-то людишки, которые размножаются, воюют, глядят на звездное небо и охраняют, то есть губят, окружающую среду. А наша галактика, может, пылинка на складном ноже какого-нибудь юного балбеса, который направляется к своей возлюбленной. И вообще не надо думать о бесконечности. И не надо спорить с оружием в руках, доказывая друг другу, какое движение — левостороннее или правостороннее — лучше и кому надо снимать шляпу первым — мужчине или женщине. Самое лучшее — принимать все как сложилось и стараться жить по возможности спокойно. Подозреваю, «учителя человечества», всякие там Платоны и Аристотели, выдумывали свои «философии» только для того, чтоб самим жить спокойно и безбедно. Глядя, как людишки воспринимают их умственную игру всерьез, они наверняка посмеивались в свои роскошные бороды. И вообще чем меньше знаешь, тем крепче спишь.