Александр Старостин - Второй круг

Сеня захохотал:

— Это он правильно подметил.

— Он говорит, что ты и женщин развращаешь, и мужчин, и меня развратил.

— Тебя развращать нечего. Ты уже в колыбели была порочна.

— Он сказал, что там, где ты бываешь, остается на всех предметах налет гнусности и негодяйства. — Она провела пальцем по пыльному секретеру, чтоб убедиться в налете «гнусности».

— За что же он так ненавидит меня? Ведь я его не трогал. Впрочем, рассказы его завернул… У него ко мне какая-то зоологическая ненависть. — Глаза Сени наполнились страданием. — Ну за что? Ведь я ему лично ничего плохого не сделал. Впрочем, мы не сталкивались еще на узкой дорожке… Так за что же? А-а?

— Вот и я его спросила об том же. И он сказал: «Этот прохвост знает за что».

— Но ведь ты сказала: «Он-то знает, а я-то не знаю». И он тебе все объяснил.

— Точно! Сеня, ты — гений! Вот и я ему говорила, что ты — гений. А он только смеялся и отвечал: «Он — бездарь». А еще он сказал, что ты далеко не лучший представитель человеческой породы с явными признаками вырождения, мелкий жулик и лакей, совершенно бездоказательно вообразивший себя чуть ли не избранником божиим. И будь у тебя хоть маломальский талант, ты бы ни за что не стал писать про фабрики и заводы. А пишешь свою дребедень, вредную для нашего поступательного движения, чтоб иметь блага… Что-то в этом роде… Он сказал, что ты не имеешь никакого морального права писать о наших заводах…

Сеня стал часто дышать носом. Потом поднялся и стал прохаживаться по комнате.

— Успокойся, — сказала Люба, — он просто завидует тебе. Еще он сказал, что если запретить тебе и тебе подобным пастись на нашей ниве, то некому станет развращать людей и… короче, культивировать бессовестность. А вот ты только и делаешь, что развращаешь. Уже одним тем, что по земле ходишь. Еще он сказал, что ты прохвост. Он сказал, что социализм духовен. Он сказал, что это капиталистическому обществу бездуховность и негодяйство никак не повредят. А даже помогут. А нам надо иметь душу. Для нас бездуховность гибельна. И потому, он сказал, негодяев надо выводить без штанов на площадь…

— А дальше что?

— А дальше — он предлагает — пинком под зад — и гуляйте.

— А казнить меня и «мне подобных» он не предлагал?

— Нет. Только без штанов на площади и потом пинком в зад.

— Ладно. И на том спасибо. — Глаза Сени изливали скорбь. — Значит, все безобразия, которые на земле, он приписывает мне?

— Вот именно. Он сказал, что ты — бес и черт.

— Во дурачина! Уж очень он легко объясняет все безобразия. Он, чего доброго, навесит на меня и тот кретинский самолет, который сжег кретин Мишкин.

— Точно! Он сказал, что если б не ты, Мишкин не пришел бы на работу с похмелья и у него не дрожали бы руки.

— Ладно! Хватит! Я его и в самом деле проучу, чтоб языком не трепал.

Сеня стал делать дыхательные упражнения — успокаивался, потом сел в кресло и спросил спокойным тоном:

— Так когда же Люшка, то есть Люция, затянула его?

— Когда самолет сожгли. Так примерно.

Сеня вытащил другой ящичек и поглядел карточку.

— А теперь он с ней встречается?

— Ты что? Она же страшила.

Сеня занял кресло рядом с Любой и сощурился. Теперь он мыслил. Люба почтительно глядела на него, боясь помешать. Он поднялся и стал прохаживаться взад-вперед, поглаживая по пути вещи. Потом остановился у бара, выпил рюмку коньяка и запил соком.

— Ты же не пьешь! — не выдержала Люба.

— Ну и что же с ним сделать?

— Его надо уничтожить как класс. Растереть в порошок.

— Если мой расчет правилен, то это нетрудно. Ведь он, как я понял, из породы самоедов?

— Как это?

— Ну, сам себя поедает. Мучается по пустякам и все такое.

— Пожалуй, так.

— А что я буду иметь за труды?

— Что хочешь.

— У тебя нет ни черта.

— Есть. У меня есть граммофон. Ты ведь любишь старье. Вон у тебя сколько хлама, мешающего жить… У тебя нечем дышать.

— Мне нужна твоя душа! — Сеня засмеялся.

— Пожалуйста, — очень легко согласилась Люба.

— Видно, очень ты любишь этого самца, — сказал Сеня и загрустил. — А что же в самом деле содрать с тебя за услугу? Души у тебя нет. У тебя вместо души — пар. Ты тварь бездушная, бессовестная, испорченная… Ладно, договорились. Когда я тебе позвоню…

— У меня теперь нет телефона.

— Я тебе организую телефон. На той неделе будет. И когда ты мне понадобишься, я тебя высвистаю и дам какое-нибудь смешное поручение. Повеселимся. Ты ведь любишь веселиться?

— Где взял эти шкуры? Это медвежьи?

— Да. И еще, дорогая, запомни: держи язык за зубами. Распустишь где — отрежу. Ты ведь знаешь.

— Знаю. Где достал шкуры-то?

— Ирженин привез.

— Во что они тебе стали?

— Бесплатно. Я ему организовал спортинвентарь для спортклуба.

— Убери эти помои и налей мне чего-нибудь… из графских подвалов. А что, если…

Что?

— Что, если твоя картотека пропадет? Ну и все телефоны, имена-отчества, образцы почерков, связи. Ведь ты без них, как без рук.

Сеня побледнел. Потом протянул руку и взял Любу за горло — она испуганно взвизгнула.

— Давай сегодня веселиться, — сказал он тихим голосом.

Росанов столкнулся в диспетчерской о начальником цеха.

— Как дела? — спросил Прыгунов.

— Неплохо.

— Медкомиссию надо пройти.

— Как?

— Послезавтра.

«Неужели на борт? — подумал Росанов. — Ну на этот раз я комиссию пройду».

После работы он, несся домой как на крыльях и увидел в Машином окне свет, который, впрочем, тут же превратился в отражение луны.

«Где же она?» — подумал Росанов.

Он прогуливался до двенадцати часов. Маша так и не появилась. Может, уехала?

Он никак не мог заснуть. На стене подрагивали тени голых деревьев, слышались шаги. Думалось об утреннем пробуждении, когда ночной туман и серость превратятся в сверкающий иней.

И вдруг его охватило предчувствие неминуемой беды.

«Ну откуда может прийти беда? — задал он себе вопрос. — Медкомиссию я пройду… А где же Маша?»

После смены Росанов немножко поспал, потом залез под душ и стал насвистывать вальс из «Фауста». Все складывалось как нельзя лучше. Вот только куда делась Маша? Наверное, к тетке поехала. У нее тетка живет под Москвой.

И тут он вспомнил о существовании Нины.

Он досадливо отмахнулся.

— Я ей голову не морочил… Надо только отдать ключи и все объяснить.

После утренней гимнастики и завтрака он, сжимая ключи в руке, двинулся к Нине. И вдруг нечаянно увидел себя в зеркальной витрине. Какое благородное, с азартной удалью, бесстрашное и веселое лицо глянуло на него!

«Словно собрался на подвиг во славу отечества», — скривился он и подумал, что самые благородные и мужественные лица бывают у мерзавцев: они всегда правы и знают, что им делать.