Александр Старостин - Второй круг

«Да ладно, успокойся! — сказал он себе. — Тоже страдалец за человечество».

И тут его снова охватило ощущение неминуемой беды.

— Аля-улю! — поприветствовал он Нину.

— Что с тобой? Какие-то неприятности? — спросила она.

— Есть кое-что.

— Что?

— После.

Он отметил про себя, как Нина последнее время сильно сдала: появился вторичный подбородок, глаза припухли. Она стала похожа на свою мать. Только глаза были по-прежнему синие и ясные.

«Была б молодой, положил бы ключи — и поминай как звали, — подумал он. — Ну а кому она нужна сейчас? Без профессии, сварливая, готовить не умеет».

— Так что же с тобой? — повторила Нина. — О чем грустишь?

— О тебе.

— Опять за свое? Последнее время ты ведь не врал. Прекрасно выглядишь. Розовенький.

— Не курю, не пью: очищаюсь.

Они сели друг против друга. Он погладил ее руку. Она поглядела на свою руку, желая понять, зачем ее гладить.

— Неужели я тебе, такому розовенькому, все еще нравлюсь? — спросила она, улыбаясь жалкой улыбкой.

— Еще как! — соврал он.

— И я тебя все еще свожу с ума, как и раньше? — снасмешничала она.

— Конечно!

— А у меня есть компот, — оживилась Нина. — Сама сварила. Будешь?

— Это можно. Это я потребляю.

— И апельсины есть.

Он стал чистить апельсин. На скатерть упал кусочек апельсиновой корки — Нина медленно протянула руку и осторожно сняла ее. Потом налила компот в стаканы и выпила свой залпом — донышко стакана блеснуло.

Зазвонил телефон — она протянула свою полную руку и задела подвески на лампе.

— Да! — сказала она в трубку. — Нет, я сейчас ухожу. Меня нет. Я испарилась. Ушла в пространство. В синеву.

Она говорила, а синие подвески (где только достала — такую лампу?) слегка звенели.

— Где лампу достала? — спросил он.

— Наследство. От тетки. Книги и лампа.

— Ничего лампа.

Он тронул подвески.

— Кто звонил? Возлюбленный?

— Ты же слышал, женский голос.

— Ну а как дела на сердечном фронте?

— Ты еще спрашиваешь? Прекрасно.

Она уставилась в окно, по ее щекам поползли слезы. Росанов обратил внимание, что в ее ставших глянцевитыми щеках отразилось окно с переплетами. И вдруг почувствовал в отражении окон какое-то шевеление. Он резко обернулся — и увидел пролетающих голубей.

— Что с тобой? — спросил он.

— Так, ничего, — спохватилась Нина. Он подал ей свой платок. — Не обращай внимания.

«Надо сказать ей все, — подумал он и вспомнил Машу, — но как сказать? Надо бы как-то поблагороднее. А как поблагороднее? Может, пойти в ресторан?»

— Поднимайся, Нина, поедем в ресторан, — сказал он, оставляя очищенный апельсин на столе.

— С чего это вдруг?

— А так! Желаю.

— Лишние деньги завелись?

— Аванс вчера кинули.

Он нащупал в кармане ключи:

«Надо, чтоб все было благородно».

— Все должно быть благородно, — сказал он вслух, — все должно быть тихо, по-человечности. Правда?

— Что благородно-то?

— А все! Все должно быть благородно.

— Ты что-то задумал?

— Задумал.

— Говори.

— Успеешь.

Он ни с того ни с сего подмигнул ей, как будто собирался сообщить что-то приятное.

Они поехали в ресторан «Загородный».

— Что будешь? — спросил он, подавая Нине карту блюд. Ему почему-то хотелось, чтоб его приняли за этакого прожженного завсегдатая злачных мест.

— Селедку, — сказала Нина.

— И это все? — обиделся он.

— Все.

— Так не пойдет. Заказывать буду я.

И он поманил официантку пальцем. Но та не спешила, хотя зал был пуст: они понимала, что за клиент перед ней.

— Начнем с селедки, — сказал он подошедшей наконец официантке, — и далее все, что к селедке. Как-то: грибы, пельмени, расстегай… То есть все наше. И хорошо бы поставить русские песни. Это можно?

— Можно, — сказала официантка.

— Все должно быть благородно, тихо.

Официантка на всякий случай улыбнулась понимающей и тонкой улыбкой.

— Ну ладно. Говори, что задумал, — спросила Нина.

— Ямщик, не гони лошадей! — погрозил он ей пальцем.

— Если ты хотел сказать, что бросаешь меня, то я это и так знаю. На кой тогда этот кретинский ресторан?

Ему стало обидно, что она «все знает».

— Вечно ты спешишь! — проворчал он. — Что это за манера такая?

— Вот делов-то! Меня ведь можно отбросить — и все. Кто я? Никто! Как собачонка. По мне можно проехать и даже не оглянуться. Ведь я тебе, если вдуматься, совсем не нужна. Так, гавань.

— «В нашу гавань заходили корабли, — запел он, — большие корабли из океана. В таверне собирались моряки и пили за здоровье атамана».

— Тем более ты ведь не пьешь, не куришь. Зачем тебе ресторан? Для меня старался? Я тоже не пью. Это уже неоригинально — пить и смолить одну сигарету за другой. Неоригинально теперь иметь опухшую морду…

— До чего же ты болтлива! Сиди тихо. А то укушу.

Он пить не хотел, но принял рюмку и с непривычки «поплыл».

И тут заиграли «Вот мчится тройка почтовая». Какой же это был прекрасный тенор! Близкий к баритону — без этих заливистых верхов, свойственных многим тенорам, без неуместной «слезы», плотный, мужской, сдержанный, с «понятием».

Росанов расчувствовался, слушая песню, и покачал горестно головой.

— Что с тобой? — спросила Нина.

— Уж скоро год, как я… это… люблю, — вздохнул он, — да вот…

— Что?

— Да богатый выбрал, да… постылый. — Он махнул рукой.

— Опять дурачишься?

— Ни грамма не дурачусь.

Нина увидела на его глазах слезы.

— Кого ты любишь? — спросила она осторожно.

— Я — гад ползучий. Ударь меня, Нинка, по голове графином. Убей и закопай.

— Да?

— Да. Я, дубина, вообразил, что жизнь можно начать с нуля, что можно освободиться от прошлого.

— Не болтай. Много болтаешь. Болтун — находка для шпиона.

— Не всякий болтун — находка для шпиона.

— Ну так что же ты хотел сказать? — спросила Нина уже в который раз.

Он сунул ей в руку ключи.

Нина хмыкнула.

— Удивил!

— Нинка, — он опустил голову, — уж скоро год, как я… это… люблю.

— Да кого же?

— Тебя. И… и делаю тебе предложение. Поедем… значит… в загс.

— Ты серьезно?

— Я сейчас серьезнее, чем сорок тысяч братьев! Поедем!

— Но сперва надо расплатиться, — напомнила Нина.

На другой день выяснилось, что медицинская комиссия, о которой говорил начальник цеха, была попросту ежегодным медицинским осмотром всего инженерно-технического состава и к отбору в Школу высшей летной подготовки не имела никакого отношения.

Через полтора года после того, как был списан борт «три шестерки», началась наконец реорганизация Базы, приостановленная из-за Мишкина. Совпадая один к одному с начертанными планами и в точном соответствии с плановыми сроками, были произведены переселения цехов, участков, лабораторий и раздевалок. В соответствии с планами произошли перестановки инженерно-технического состава. А вот дальше все пошло совсем не по плану. И вместо ожидаемых Чикаевым успехов возникли некоторые, никак не вытекающие из логики неожиданности. Было введено много технических новшеств, призванных облегчить работу и избавить инженеров и техников от излишней суеты и беготни. Были созданы самые современные лаборатории с самыми современными методами контроля и проверки агрегатов и систем, то есть надежность техники возросла. И тем не менее возникли сложности, которых не следовало бы быть.