Юрий Абдашев - Ветер удачи

— Ну поймите же: даны две угловые величины и две линейные… — Кроша мел, он рисовал на доске сложные схемы. — Надо запомнить пять простейших формул. Это же для детского сада!

В конце концов артстрелковую на время взял в свои руки лейтенант Абубакиров. И вскоре первые успехи проявили Сашка Блинков, Белоусов и Соломоник. Подозреваю, что Сашка тайком брал дополнительные уроки у Басалаева, чтобы не подорвать свой престиж помкомвзвода, Левка по натуре был слишком добросовестным, а у Соломоника успехи в математике, как мы считали, компенсировали врожденный недостаток — явно выраженное плоскостопие.

Однако понять основные принципы и даже запомнить округленные значения синуса для углов одной четвертой артиллерийского круга еще не значило научиться стрелять. Чем дальше мы продвигались, тем больше нового открывалось перед нами. От нас требовали не просто умения, а быстроты, точности, автоматизма, и с этим-то дело как раз продвигалось туго. Сорокин считал, что нам не хватает фосфора, все силы съедают штыковой бой и строевая муштра. Голубь уверял, что, если бы ему дали спокойно проспать сорок восемь часов подряд, он бы сразу все усвоил.

На политзанятиях, которые чаще всего проводит старший политрук Грачев, мы по косточкам разбираем текст военной присяги.

— Присяга — это клятва, — говорит Грачев, поблескивая круглыми очками. — Клятва на верность советскому народу и социалистической Родине. Она выражает готовность честно и добросовестно выполнять свой воинский долг. А что такое клятва? Это, как бы поточнее сказать, торжественное, священное уверение. Людей, нарушивших клятву, называют клятвопреступниками… Первого октября — запомните эту дату — вы выйдете на плац и перед строем своих подразделений примете присягу. И с этой минуты приобретете все права воина Красной Армии. И в первую очередь почетное право сражаться, а если надо, и умереть за Родину…

Но иногда на наши занятия приходит сам полковой комиссар Чурсин с боевым Красным знаменем, заслуженным еще в гражданскую, и тогда все планы занятий летят к черту. Когда он садится, стул под ним жалобно скрипит.

Старый полковой комиссар был устремлен в свою далекую молодость. Те годы, понятно, казались ему неповторимыми и прекрасными. И в этом он был, несомненно, прав. Комиссар любил рассказывать о том, как их Пятая героическая брала Бугуруслан, а потом Уфу, гнала на восток полки колчаковцев.

Вспоминая о тех славных временах, он заметно возбуждался, и его тускловатые глаза обретали юношеский блеск.

— А вы когда-нибудь видели, как разворачиваются конные лавы? — спрашивал он, потрясая тяжелым кулаком. — Слышали, как гудит под копытами сухая земля? Ничего вы не видели. И ничего не слышали. Кони уходят, уходит кавалерия, как ушли в свое время парусные корабли. Что делать — неумолимый бег истории. Конечно же, куда бедняге коню против танка. А жаль! Теперь в полках все провоняло бензином… — Он тяжело вставал и тянулся к деревянной указке Грачева. — Вам, ребята, уже не держать клинок. А ведь как это здорово! В левой руке мундштучный повод, в правой — шашка. Струится, сверкает как молния. Глазам больно. И нацелена строго вверх, богу в задницу, как по отвесу. — И он вскидывал вверх руку с острой указкой. — И… руби! Вот так! С наклоном, чтоб по запарке уши коню не побрить…

Нас покоряет восторженность старого бойца, мы слушаем его внимательно, и нам мерещится грохот проносящихся пулеметных тачанок. Мы явственно ощущаем запах конских потников и папах из овчины.

— Я не против движения вперед, — говорит комиссар, со вздохом опускаясь на стул. — Я это к тому, что нельзя забывать прошлое, которое питает наши корни. Там, в прошлом, захоронены наши святыни. А без святынь человек жить не может. Тогда это не человек, а мертвый, холодный камень…

В перерывах мы выходим покурить возле вкопанной в землю бочки.

— Видать, старик был лихой рубака, — говорит Витька, — но для этой войны он устарел. Я думаю, ему под шестьдесят, а то и больше.

— Знатное было время, — вздыхает Юрка Васильев. — Отчаянное время. А вот как его почувствовать? Не понять, а именно почувствовать. Проникнуться духом. Вот наши отцы прошли через революцию и гражданскую войну. Для них это самый важный кусок жизни. А мы? Ведь все, что было до нас, до нашего рождения, мы воспринимаем как? Не как реальность, а как историю. Для иного современника что Чапаев, что Денис Давыдов, все едино — героические персонажи истории…

Может быть, Юрка и прав. Но меня вдруг поражает: неужели же через двадцать пять лет на сегодняшний день, на моих друзей, с которыми мы сидим вот сейчас у этой железной бочки, те будущие молодые станут тоже смотреть не как на живых людей, а как на реликвии прошлого? Но ведь это просто смешно! Я гоню эту мысль. Думать об этом неприятно и обидно. Сегодня мы молоды, сильны, и я не могу представить, что когда-нибудь все будет по-иному…

Если перекур затягивается, я подхожу к плацу и смотрю в сторону санчасти. Вдруг вот сейчас откроется дверь и мелькнет белый халат? Мне очень хочется хоть издали увидеть Таню.

Иногда в редкое свободное время мы прогуливаемся до проходной, но зайти в санчасть без всякого предлога я не решаюсь. Нужен повод.

Когда у кого-нибудь из нас заводятся деньги, мы просим разрешения у дежурного по проходной добежать до угла, где одна и та же женщина вот уже полтора месяца изо дня в день продает печеную тыкву. В белом эмалированном тазике лежат, истекая густым сладким сиропом, шафранно-оранжевые кубики, с боков почерневшие от жара духовки. Печеная тыква по рублю за кусочек — наш традиционный деликатес. Я всегда беру на трояк — для себя, Сашки и Витьки Заклепенко. То же самое делает каждый из них. Таков железный закон дружбы.

В тот день, в час самоподготовки, мы с моим пом-комвзвода Сашкой Блинковым вырвались на угол вдвоем. Таким образом, у нас получилось не по одному; а по целых два кубика тыквы. Женщина аккуратно завернула ее в промасленную бумагу, чтобы не вытекал сок.

Проходя по плацу, мы шумно обсуждали то, что услышали на сегодняшних занятиях. Весной этого года при обороне Севастополя прямым попаданием из 82-миллиметрового батальонного миномета был сбит низко пролетавший немецкий самолет. Мы, разумеется, восприняли это как шутку. Но Абубакиров назвал фамилию отличившегося — младший лейтенант Симонюк.

Мы с Сашкой чертили в воздухе воображаемые траектории полета мины, споря о вероятности такого попадания, и вдруг я увидел, что возле казармы собралась подозрительная толпа курсантов. Там все шумели, что-то доказывая друг другу. Среди прочих мы заметили старшину Пронженко и начальника медслужбы. Уж ни уколы ли нам собрались делать? Мы с Сашкой подошли к собравшимся.