Владимир Медведев - Трилогия о Мирьям [Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети]

Откуда-то подкрадываются ко мне безликие и бестелесные сомнения, и необъятность бесконечности вдруг тревожит меня больше всего. Рефлексы самозащиты тут же бросаются в ожесточенную схватку с гнетущими чувствами, и навстречу мне скользят парящие розовые грезы. Я молода и неколебимо самоуверенна, безошибочно делю людей на два лагеря, закрываю путь перед врагами и протягиваю руку друзьям. Я словно безоблачная майская демонстрация, разукрашенная бумажными цветами, словно светло-голубой паводок, уносящий вдаль сломанные деревья и всякий хлам. Вижу свой собственный белозубый смех, и на голове у меня повязана красная шелковая косынка… И не слышала я еще вовсе, что такое подлость, вражда или предательство. Прочнее всех стою на земле, и привязанный ниточкой к пуговице воздушный шар отражает сверкающий мир…

Года два уже я не видела свою подругу Лийну. Чувство вины перед ней заглушается сознанием превосходства, которое напирает и все растет. Может, поэтому я и рвалась так на родину, чтобы свести старые счеты! Кое-кому я тут еще не все сказала; в свое время то ли не могла, а может, просто не умела.

И все же, как знать, возможно, сюда влекло родное, эстонское — душа и язык, — звало неотступно?

Или пришли уже годы, когда тебя тянет к дому, тихому уголку, присутствию близких, непременному утреннему кофе со сливками и благодатным вечерним сумеркам, с великим спокойствием в душе.

Вот она, бессонная ночь, — мысли все мечутся в разные стороны.

Какой-то чудной была наша встреча средь разора, учиненного разгульными лоботрясами.

Юули шла впереди — волосы растрепанные, — полы халата волочились по ступеням крыльца. Идем молча, свое влияние оказывают и обстановка, и пережитые сцены с оградой, считавшейся вечной границей. Я искала слов, способных принести утешение, но Юулина отчужденность сделала их немыслимыми. Слегка задыхаясь, она задержалась на лестничной площадке первого этажа и, стукнув кулаком в левую дверь, крикнула:

— Они приехали!

Все затихло. Потом Юули распахнула дверь, которая вела направо, попятилась в нее, сделала еще шажок и вытянула руки далеко вперед.

— Да ты и не очень-то изменилась, — сказала она.

— И ты не так чтобы, — ответила я, пытаясь улыбнуться.

— С виду совсем здоров и силенка есть, — добавила она, ощупывая взглядом Кристьяна.

Я подалась вперед, чтобы коснуться губами Юулиных губ, но взгляд ее оставался холодным, и у меня не хватило духу исполнить свое намерение.

Кристьян заворочался, хотя только что сладко спал. Бывает, что в ночи, подобной этой, когда за окном бушует непогода, Кристьян притворяется спящим и старается своим примером усыпить меня.

— Как думаешь, — шепчет он, — попросить, что ли, квартиру в переднем доме?

— Решай сам. Не знаю, как… там с нашими хоромами, — колеблюсь я.

— Да ну, — бормочет он чуть раздраженно.

Кристьян никогда не любил домика, приобретенного за деньги, доставшиеся мне по наследству.

Не знаю, может, я и порадовалась бы той квартире. Юули сказала, что недавно оттуда съехали жильцы — дескать, комната и кухня. Ей-де, Юули, до этого дела, конечно, нет, она уже свое отсоветовала, ее и не спрашивают, старую.

Национализация — для нас с Кристьяном понятие такой давности, слово это даже как-то забылось — для Юули стало лихоимными буднями. Однако позднее, хлебнув домашнего вина, Юули расчувствовалась и решила, что в общем-то оно и неплохо, если поблизости будут родичи.

— Решай сам, — повторяю я Кристьяну.

— Можно бы и получше квартиру получить, — размышляет он.

— В большую нам нечего ставить. Откуда все сразу взять?

— Все-таки насовсем приехали, — говорит он очень весело и тепло.

Провожу пальцем по его волосам, не касаясь гладкой лысины, о которой ему лучше не напоминать.

— Потом подберем что-нибудь поприличнее, — соглашаюсь с ним.

Ну что ж, начнем свою тихую жизнь людей, которые уже переступили сороковую весну. Своя комната, своя кухня, будем себе помаленьку трудиться. Наконец-то исполнились наши давние мечты.

Но с чего бы тогда эта самоирония? Все я чем-то недовольна, все недовольна.

— Анна, ты не спишь? — раздается за дверью.

— Нет. — Поднимаюсь и нащупываю туфли.

В передней стоит Юули, длинные волосы распущены по оборкам ночной рубахи.

— Пойдем, — зовет она.

Юули закрывает дверь, ведущую в столовую. Там спит Рууди; я слышала, как он пришел, — это было уже далеко после того, как в соседских окнах погасли огни. Своего племянника я так и не видела.

Опускаемся на мягкие стулья возле овального столика. Юули поправляет свалившийся на пол кончик одеяла, смахивает волосы с плеч за спину и закручивает их узлом на затылке. Шарит по столу, находит заколки, втыкает, их в волосы и скользит рукой по слегка обрюзглому лицу.

— Да, мужа моего вы уже не застали, — начинает она сурово.

Что сказать? Слова утешения — это мелочь, которую не предложишь в таких случаях.

Да и как мы могли застать его?..

Переписка с Юули оборвалась; извещения о смерти мужа она не послала, да это и к лучшему.

— Врагов у него не было, — говорит Юули, словно подслушала мои мысли. — Чем дальше уходит время, тем больше не хватает его. Умер, и все пошло прахом. Сегодня вот свалили забор, который он ставил своими руками.

— Зря ты этим заборам придаешь столько значения.

— А почему пчелы частью повымирали? Деревья от мороза трещинами пошли. И годы навалились, совсем я стала старухой. Беззащитной и одинокой.

— Но у тебя же есть дети, внуки?

— У них своя жизнь.

— И брат есть.

Юули опускает веки и качает головой.

— Михкель Мююр, — говорит она с пренебрежительным сожалением.

— Я… тоже вернулась.

— Много времени утекло, — тянет Юули, отводя в сторону взгляд. — Мир таким кровавым стал. Людей покоя лишили.

— Крови всегда хватало. Дядю нашего убили в пятом году. Аугуст после тюрьмы протянул всего несколько месяцев.

— Трое нас осталось на этом свете, — соглашается Юули.

В ее мельком брошенном взгляде ловлю скрытый упрек.

— У тебя все-таки дети, — снова повторяю я, потому что это мое больное место.

— Арнольд пьяница, Рууди чахоточный.

— Не вечно же…

Юули машет рукой, молчит.

— Есть еще внучки…

Юулины руки беспомощно опускаются на стол. Под широким обручальным кольцом бьется толстая синяя жилка.

— Они пока малышки, а в воздухе полно гари. Кто выживет, кто сгинет. Кто станет человеком — откуда нам все это знать!

Непогода разразилась градом, который барабанит по жестяной крыше и стеклам. Утро, видимо, не обещает ничего хорошего, будет грустным и мглистым — повсюду белесые заплаты, словно подстреленные лебеди на стылой земле. К обеду, может, растает, порадуемся мимолетному теплу и станем выискивать в небе голубые клочки.