Аркадий Филев - Горизонты

— Через недельку возвращу, — прощаясь с хозяйкой книг, пообещал я.

— Приходи, мальчик, — сказала по-домашнему тепло и ласково девушка.

Прошло много лет, но я никак не могу забыть и не позабуду высокий, с большими окнами, дом на горе, журнал «Лапоть», просторную комнату с множеством книг и девушку с коротко подстриженными волосами.

«Приходи, мальчик», — возвращаясь с книгами домой, шептал я теплые, уважительные слова. Сказала мне это Анюта Кочергина, главная в библиотеке Нардома.

Народный дом…

Это был для меня самый богатый дом в селе, в который я, деревенский мальчишка, в тот день ступил робко и несмело, а вышел из него очарованный, радостный и счастливый.

Да, я приду сюда снова… Обязательно приду!..

В деревне взрослые всегда считали детей своими помощниками в хозяйстве. Я уже не первый год помогал домашним: боронил, сгребал сено на лугу, жал, ходил в поскотину за коровами, да мало ли было посильной для меня работы. Я гордился, что наконец-то стал большим, и охотно брался за любое дело.

Уже миновала моя вторая школьная весна. Уже записаны в тетрадку названия всех пароходов, которые проходили мимо по реке. Мы так к ним привыкли, что однажды, когда пришел «Илья Муромец», даже забрались с Колей на палубу и чуть-чуть не уплыли в незнакомый для нас Устюг.

«Илья Муромец» остановился тогда под самой школой. Зимой мужики заготовляли дрова и складывали их на берегу в большие красивые поленницы, чем-то похожие на дома. Пароходы приставали к берегу и грузили дрова, чтобы паровые машины крутили колеса. Так пояснил нам Виталейко. И вот, видимо, у «Муромца» плохо стали крутиться колеса, он приткнулся к берегу и сбросил трап. А мы с Колей тут как тут. И Виталейко с нами.

— Не бойтесь, все покажу, — уверял он.

Мы обошли палубу, потрогали руками огромную черную трубу с красной полосой наверху, заглянули через матовые стекла в небольшие комнатки матросов, спустились в машинное отделение.

— Посмотреть пришли, ребятки? — спросил радушно машинист и начал нам что-то объяснять.

Вдруг слышим над головой резкий свисток. Бросились к трапу, а он уже убран. Мы ужаснулись и заревели так дружно, что к краю палубы подошел сам капитан.

— Почему тут оказались мальчишки? — спросил он строго.

— А мы, дяденька, тутошние, — бойко ответил за всех Виталейко и поднял вверх корзинку. В ней он приносил для продажи яйца.

— Надо на берегу торговать продуктами, — сказал уже мягче капитан и приказал вернуть нас на берег.

Матросы, ругаясь, снова спустили трап, и мы все трое тотчас же оказались на родном берегу.

— Не я бы, так вас, как котят, увезли, — хвалился Виталейко.

«И увезли бы… Теперь бы далеко за Купавой плыли, — подумал я. — Что бы делать-то стали дома? Спасибо Виталейку. Хоть он и заманил нас на пароход, мол, матросы долго будут грузить, да в беде не оставил… Настоящий друг!»

Стало жаль, что теперь будем с ним реже встречаться: мы с Колей перешли в третий класс, а Виталейко уже окончил школу.

Получая удостоверение о ее окончании, Виталейко и радовался, и был вроде как растерян.

— Оставляю вас, ребятки, буду отцу помогать, — сказал он нам, — Только как вы-то тут?.. Чуть ведь на пароходе не увезли… Хотя я стану заходить. Марфутка тут будет учиться, я должен следить за ней. — Виталейко взглянул на меня. — И ты следи, понял?

— Как же не понял, — ответил я. — Чуть чего, любому отпор дам, теперь я третьеклассник. Чуть чего…

— Сразу по-бараньи бодай.

Ребятишки, стоявшие около нас, дружно засмеялись.

А смеялись они потому, что еще в прошлом году, когда учился я во втором классе, случай с вороной произошел.

Один из старшеклассников выбежал на улицу и начал подзывать к себе птиц. Отломил кусочек хлеба и бросил на снег. Прилетела одна ворона, потом другая… Вороны совсем осмелели. А парень тем временем раскручивал какую-то нитку. Раскрутил ее и протянул мне, дескать, подержи. Я взял конец нитки, и вдруг она поползла из рук: ворона заглотила мякиш с залатанным в него крючком. Я выпустил нитку из рук. Парень бросился на меня: зачем, мол, упустил ворону? Тут уж и я не сдержался: мне жаль было птицы. Ожесточившись, я замахал руками, потом опрокинул его в снег и побежал в школу. На следующей перемене парень снова подбежал ко мне и начал задирать. Я отступил немного и, наклонив голову, с разбега боднул его лбом, да так боднул, что тот полетел в сторону и рукой выхлестнул в раме стекло. Из раны полилась кровь. Поднялся крик. Позвали Михаила Рафаиловича. Он перевязал парню руку. А потом вызвал меня к себе и начал расспрашивать, как все произошло. Размазывая по лицу слезы, я рассказывал и все время заступался за бедную ворону.

— Надо бы на улице его бодать, — не уступал я. — Потому не лови птиц!..

Михаил Рафаилович не ответил, видимо, молча согласился со мной. Хотя учитель и не ругал меня, но я опасался, что он сообщит о случившемся домой, и отчиму придется вставлять в раму стекло.

Назавтра пришел я в школу — и сразу увидел, что рама починена, стекло вставлено.

— Ну как, сметанники есть? — подбежал ко мне со своим обычным вопросом Виталейко. — Видишь, мы тут тебя, барана, выручили. Вчера с тятькой приходили вставлять. Крепче прежнего сделали…

И теперь, когда Виталейко совсем оставлял школу, мне вдруг стало жаль его. Виталейко, видимо, заметил это и, подойдя ко мне, как взрослый, потрепал по плечу.

— Ну-ну, не распускай нюни, — сказал он. — Я тут Марфутку заместо себя оставляю. Чуть чего, скажи ей, сразу приду — наведу порядок! Поняли, ребятье? Не поняли, так потом поймете! Давай свои пять, — и, схватив меня за руку, спросил: — Поди, на Добрякова учиться будешь? Аль на машиниста? Я вот решил пахать… Потому дома некому… Семья-то, видел? — мал мала меньше.

Поскотина у нас далеко. Коровы ходили верст за пять-шесть, а то забирались и дальше. Пастуха у нас обычно не держали, за коровами следили сами, по очереди.

Деревенька небольшая, и очередь приходилось отводить часто, не реже раза в неделю. Когда я подрос и не стали опасаться, что заблужусь в лесу, разрешили ходить за коровами и мне.

А больше всего я боронил. Но, признаюсь, не любил это дело. Весь день, бывало, вертишься на лошади. Однажды так устал, что даже, сидя на Рыжке верхом, задремал. Было жарко, лошадь отбивалась от наседавших комаров. Наконец не выдержала, рванулась, и я, не удержавшись, упал на пашню. Хорошо, что лошадь остановилась, а то бы мог попасть под борону. На этой однообразной работе не раз я плакал и в душе завидовал Коле: у них было много ребятишек и боронили они по очереди. А мне приходилось одному сидеть на Рыжке целые дни. Я не только боронил, но и возил из хлева в поле навоз, подвозил к стожьищу сено. Хоть Рыжко и был послушным, но я уставал с ним.