Аркадий Филев - Горизонты

— Успеем, — успокаивал меня утром отчим. — И навоз вывезем, и на солнце посмотрим, как оно будет затмеваться.

«Надо наказать бабушке, пусть она се стеклом выйдет на улицу», — решил я.

Рано утром поднялась на поветь мать, стала будить меня.

— Деньком, в обед, и отдохнешь, — ласково говорила она. — А теперь вставай. Отец-то ушел за Рыжком…

Рыжко кормился на лугу. Значит, отчим скоро будет с ним у крыльца. Я вскочил и сразу побежал на улицу. Кругом была такая чистота и прибранность, как в праздник. Стояла предутренняя тишина, казалось, слышно было, как растет трава.

— Сухорос, что ли? — удивился я тому, что трава была сухая.

— Сухорос, сухорос… — ответила мать. — И теплынь… в одной рубашке поедешь аль пиджачок оденешь?..

Я смерил взглядом лиственницу. Макушка ее уже освещена солнцем. И березу тоже позолотили лучи. И верхушка колодезного журавля вся горит. Я впервые удивился такой красоте.

По лохматой горе, подпиравшей небо верхушками деревьев, плыло солнце. Оно даже не плыло, а словно подкрадывалось рыжим котенком к Столбу. То, казалось, оно присядет, то выгнет горбом спину… Солнце горело ярким огнем… Оно, пожалуй, и не горело, а плавилось, а вместе с ним плавились верхушки деревьев. И только тогда, когда оно сделает шажок, их верхушки снова расправлялись и маячили на голубом фоне темными лапками. Наконец солнце чуть-чуть приподнялось над деревьями и поплыло в голубизне неба над самой кромкой горизонта к зеленой шапке Столба.

Я снова взглянул на лиственницу: она теперь будто совсем опрокинулась. Густая тень шагнула через изгородь в поле и улеглась в несозревших овсах. И от других деревьев, которые пониже, шли по полю тени, и колодезный журавль метнулся следом за деревьями да так и застыл своим несуразным коленом. А вот показался и отчим с лошадью. От нее тоже на землю ложилась большая тень. Рыжко за косогором двигался на каких-то длинных, длинных ногах.

Я стоял, словно завороженный увиденным. А солнце уже поднялось над соседней деревней, оно вроде бы стало меньше и ярче и уже не походило на рыжего котенка, который совеем недавно крался по верхушкам деревьев…

В распахнутый хлев мы въезжали прямо с телегой. Отчим брал Рыжка за уздечку и, обводя его вокруг столба, ставил головой к дверям. Рыжко — лошадь высокая. Выезжая, я припадал к хомуту, чтобы не ушибиться о притолоку, и отправлялся в Нижнее поле к Клане, которая сбрасывала с телеги навоз в маленькие кучки, будто нашивала на большое серое одеяло черные пуговицы.

Я отвез в паровое поле три воза и возвращался обратно порожняком. Увлекшись работой, забыл о затмении. И вдруг, проезжая яровым полем, заметил, что вокруг меня происходит что-то необычное. Неожиданно стало сумеречно, картофельная ботва на поле как-то сразу пожухла, почернела. Даже Рыжко заметил изменения в природе, остановился и начал прядать ушами.

Теперь-то я вспомнил о затмении. Глянул на небо. Солнце походило на большое желто-багровое яблоко. Оно норовило нырнуть за какое-то круглое облачко, висевшее рядом. Облачко было небольшое, в желто-кровяных подтеках. Я спрыгнул с лошади, тронул рукой картофельную ботву. Она была по-прежнему высокой и сочной, только изменила цвет. Ее как бы схватил ранний мороз. Это так мне казалось. И я, подняв руки вверх, закричал:

— Солнышко, не уходи, солнышко-о-о!..

А облачко уже закрыло солнце, кругом стало еще сумрачнее. Испугавшись, я поднялся на фыркавшую лошадь и, подстегнув ее, поскакал в деревню. Бабушка уже была на улице с затемненным стеклом.

— Солнышко-то, господь с ним, смотри-кось, — испуганно крестилась она. — Не оборвалось бы, думаю…

— Это ненадолго, — вдруг расхрабрившись, сказал я и, взяв темное стекло, глянул на багровое пятно, в котором светлым ядрышком проглядывало солнце. А сам подумал: и впрямь, не случилось бы чего с ним?

— Поезжай-ка, да сразу в хлев, там лучше отсидишься! — сказала бабушка и, исподлобья глядя на солнце, прошептала: — Господи, спаси и сохрани нас грешных… Куда же без солнца-то…

Мужики тоже вышли на улицу и разглядывали солнце, пользуясь по очереди Олиным стеклом.

Спустя полчаса я выехал из хлева с новым возом. На улице, как и поутру, было весело, солнце по-прежнему свободно гуляло в небесной лазури, трава, деревья, кустарники были такие же, как и раньше.

— Попугало оно нас да и только, — ухмыляясь, сказал Яков Бессолов и взялся за табак. — Вези с собой Клавдию. Скажи, что обедать пора, — наказал он мне.

Работали мы два дня с лишком. И отчим опять задумался о постройке моста. Мы частенько ходили к курье. Главное, говорил отчим, надо выбрать подходящее место, чтобы курейка была у́же и мельче. Вскоре отчим взял у Оли дубас и, посадив меня в корму, поехал изучать курью. Он плыл и измерял глубину шестом, а я с удовольствием наблюдал за тем, как наше суденышко раздвигало темно-зеленый хвощ. Он был ровный-ровный, точно-подстриженный. Среди хвоща я приметил бабушкин троелисток. А потом мы выплыли на чистое, не заросшее хвощом место, украшенное празднично белыми кувшинками. Я знал, что белоснежные цветки кувшинок раскрываются только на день. Рядом с ними плавали большие сердцевидные листья на длинных, мягких черешках. Листья сверху темно-зеленые, а снизу будто подбиты красно-фиолетовым сукном. Я принялся рвать кувшинки. Черешки у них крепкие, как веревки. Уцепишься рукой за черешок, потянешь, — смотришь, и дубас остановился. Но отчим не замечает этого, он делает свое дело — исследует дно.

— Вот за «петушками» и будем строить, — сказал наконец он. — Метра полтора тут воды-то. В других местах глубже.

Строить мост отчим решил в какой-то летний праздник: иначе, мол, свободного дня не выберешь. В праздники девушки и парни собирались обычно на Плясунец — зеленую лужайку под Столбом — и там отдыхали: водили хороводы, плясали, пели. Без нас, ребятишек, ни одно гулянье на Плясунце не обходилось. Мы с Колей сидим, бывало, на горочке и смотрим, как гуляют наши, купавские.

Девушки у нас самые красивые и нарядные. И Оля-гармонист не уступит никому.

Придет время, и мы тут будем топать каблуками не хуже других. Давно ли вон Володя, второй бессоловский парень, бегал с нами, а теперь тоже к плясунам пристраивается. Скоро дойдет пора и до нас с Колей…

Отчим пригласил односельчан строить мост. Те отказались: одни навоз уже вывезли, а о будущем годе еще и думать не хотят, у других полосы лежат ближе к реке, чем к курье, мала, дескать, выгода.

Но отчим от своей затеи не отступился.

Утром мы поехали к реке за ивняком, чтобы заглушить горловину, — как говорил отчим, создать крепкое основание. Привезли к курье три воза. Ивняк связали в пучки и уложили на дно горловины, в том самом месте, где мельче.