Аркадий Филев - Горизонты

— Живые? — удивился я. — И ходить, как люди, будут?

— Кто?

— Картины-то?

— Чудной ты. Если люди, значит, люди… Ходят они на ногах, значит, и у меня на картинах забегают…

За Марфуткой следить не требовалось. Она сама бойчее любого мальчишки была. А веселая какая! Только начнут девочки водить «Каравай», Марфутка тут как тут.

Марфутка уже приметила, кого ей надо, выскакивает из круга и, расталкивая всех, бежит ко мне, хватает за руку и тащит в хоровод.

Как-то на улице у школы мы играли в лапту. Мяч, скатанный из коровьей шерсти и обшитый кожей, от удара высоко взлетал над головами мальчишек. Марфутка стояла у крыльца школы и не без зависти смотрела на игравших. Вдруг она выскочила в центр поля и, ловко схватив мяч в руки, размахнулась да так запустила им в мальчишку, что тот от боли присел.

Иногда выходил поиграть к нам Михаил Рафаилович и становился на «матки». Я все больше бегал по полю. Бежишь, бывало, на «сало», а тебя стараются запятнать.

Играли и осенью, и летом, и даже ранней весной — по снежному насту.

Этой весной Михаил Рафаилович не выходил к нам: у него тяжело болела жена, и он все перемены находился дома. Другой раз выведет на лужайку двух мальчиков — шестилетнего Гогу и четырехлетнего Леву, а Марфутка тут как тут. Схватит на руки самого маленького и бежит в березовый садик. Посадит Левушку там в гамак и давай качать. А потом установит очередь: должны покачать малыша и другие.

С полгода Виталейко в школе не показывался. И вдруг Марфутка принесла новость: вернулся ее брат и будет показывать самые настоящие живые картины. Только показывают их за деньги.

— Стоят-то дорого, наверно? — зашептались ребятишки.

— Так ведь живые… Все побегут: и лошади, и люди, все-все, — как могла, разъясняла Марфутка.

А потом подошла ко мне и шепнула:

— Тебя Виталейко пустит бесплатно. Он мне говорил. Возьмет к себе в помощники. А я тоже пойду бесплатно, тоже помогать буду… тебе…

После уроков мы сразу побежали домой, чтобы не опоздать на живые Виталейкины картины.

Мать и бабушка начали меня отговаривать: у Кирпичны, дескать, бегают волки, маленьким ночью ходить опасно. Выручил Коля. Он слышал от своих братьев, что волки боятся огня. Надо, мол, намотать на батожки бересты, зажечь ее да так с горящими палками и бежать волчьими местами. Отчим, наверно, это же бы посоветовал, но его не было дома. Пришла к нам Кланя Бессолова и сказала, что на картины собирается идти и она. Пойдут и другие соседи.

— Всех же нас волки не съедят! — воскликнул я.

— Как же, тебя только и оставят, — улыбнулась мать и возражать больше не стала.

Мы с Колей, надрав с березовых дров бересты, набили ею полные карманы и отправились в школу.

Виталейко, хоть и сам был помощником у киномеханика, но распоряжался, похоже, за главного. Он степенно ходил и тоже подбирал себе помощников: одних — продавать билеты, других ставил к наружным дверям пропускать по билетам зрителей. А кого и просто брал наводить порядок, как-никак картины-то живые. «Абрек Заур»…

Меня Виталейко поставил караулить класс, чтоб никакой «заяц» не проскользнул сюда без билета.

На стене уже была повешена большая белая простыня, которую Виталейко называл экраном. Механик, чуть-чуть повыше Виталейка веснушчатый парень, стоял со своей машиной в центре класса и перематывал с колесика на колесико какие-то длинные блестящие ленты. По сторонам поставили скамьи для взрослых. Всем скамей не хватило. Мы, малье, должны были разместиться на полу вблизи экрана. Это, казалось мне, и лучше — тут уж все, как наяву, увидим.

Хорошо Виталейку, он помощник самого киномеханика, каждый день бесплатно любуется на живые картины.

Все собравшиеся, и ребятишки, и взрослые, были возбуждены и с нетерпением ждали начала сеанса. В коридоре горели лампы, а в классе даже висела «молния». Виталейко, чуть кто нарушал порядок, подзывал своих помощников и говорил: удалить, мол, такого-то! Это было самое большое наказание. Потому и притихли все, даже забияки стали тише воды, ниже травы.

Мы с Колей и Марфуткой, не снимая с себя верхней одежды, уселись в общей куче на полу и уставились на экран. Вдруг на нем появились вначале слова, а потом замелькали и люди.

— Живые, живые! — закричали мы в один голос.

Виталейко начал объяснять. Картина, мол, «Абрек Заур» — серьезная. А потому надо сидеть тихо.

Сначала мы сидели, как и надлежало, спокойно. Но вдруг Виталейко крикнул:

— Теперь поедут разбойники!..

Мы не дослушали, куда они поедут, как, откуда ни возьмись, вылетели всадники в белых лохматых шапках и поскакали прямо на нас. Мы в один голос взревели и бросились к выходу. В дверях образовалась давка.

— Стойте! Стойте! — закричал Виталейко. — Это же не настоящие разбойники, а картины!..

Когда всадники ускакали за экран, мы снова уселись на полу, но сидели тревожно, боясь, как бы они не появились опять.

— Эти разбойники хорошие, — уже спокойнее пояснил Виталейко.

И тут поднялся со скамьи Михаил Рафаилович.

— Виталий немножко оговорился, — сказал он. — Абрек Заур не разбойник, а горец. За убийство русского офицера Заура объявили вне закона, он стал абреком, «отверженным». Дом его сожгли. Отца и сестру арестовали. Но сам абрек Заур неуловим. Чтобы заставить его сдаться, царские власти решили сжечь родной аул Заура.

— Аул — это вроде как деревня, — вставил Виталейко.

— Желая спасти своих земляков, Заур отдает себя в руки царских властей, — продолжал пояснять Михаил Рафаилович. — Однако перед казнью Заур успевает вскочить на лошадь и при помощи горцев скрывается…

— Не бойтесь, его не догнали, — опять добавил Виталейко. — Давай, Петруха, крутни с начала. Пусть посмотрят ребятишки, а то пробегали…

Киномеханик и сам понял, что надо крутить картину с начала, и уже успел перемотать ленту.

— Внимание, начинаем! — сказал, подняв руку, Виталейко.

Теперь мы уже смотрели без боязни.

По окончании, распаренные от жары, возбужденные увиденным, ребятишки выбежали на улицу. Вытирая шапкой катившийся с лица пот, мы с Колей побежали домой, не дожидаясь взрослых.

У спуска на реку остановились, обмотали концы батожков берестяными хрустящими завитушками, подожгли их и бегом побежали по реке — здесь было самое, казалось нам, волчье место. Еще бы не быть тут волчьему: над рекой нависали угрюмые Кринки, по склону их рос густой ольховник. В этих зарослях, рассказывали, и жили волки, не раз будто бы перебегали они реку, наведываясь в деревню за поживой. Здесь Виталейко и видел волчьи следы величиной по шапке.