Петр Проскурин - Горькие травы

Юлия Сергеевна встала:

— Я пойду, мама, посмотреть кое-что надо.

Февраль — предвесенний месяц.

«Внимание! Внимание! Говорят все радиостанции Советского Союза!»

День первый.

«Отчетный доклад ЦК КПСС XX съезду партии».

Да, да, да… Осторецк большой город, но есть больше, например город Москва.

День второй.

«Внимание! Внимание! Говорят все радиостанции Советского Союза! На утреннем заседании выступили товарищи…»

Прения, прения… Затем закрытое заседание…

Да, все это зрело, зрело… Но она никогда не думала, что будет столь беспощадно, что выявится так много темного, почти необъяснимого. Во что же теперь можно верить?

«Говорит Москва!»

Дочь, похожая на отца, будет счастливой… Мама, милая, ты не знаешь, что такое быть несчастливой.

Взгляды, лица, улицы…

Спокойно, спокойно. Все можно и нужно пережить. Что ей останется, если отбросить работу? Только зубы стиснуть. Она должна выдержать, она не имеет права — некуда отступать. Это последний и самый страшный предел.

Она должна выдержать.

«Внимание! Внимание!»

Возможно, она собиралась под землей, капля за каплей и век за веком. Тысячелетия уходят, как годы и как минуты, а капли, сливаясь в море, оставались, приобретая новый вкус и запах.

Все меняется, все меняется… Капли тоже меняются, и теперь, вырываясь из-под земли мутным потоком, вода тоже менялась. Капли и годы, капли и годы… Что? Что она хотела сказать? Да ничего. Просто подземная вода в самом деле хороша, прогоняет усталость, и тело становится легким, не чувствуется, и просто не замечаешь, как проносятся годы.

Капля медленно сползала по запотевшему стакану. Перед Юлией Сергеевной стояла бутылка минеральной воды «Дремушинская». Ее назвали так по месту, где она вырвалась на поверхность земли. А может, потому, что в ней действительно всего ощутимей сказывалась предосенняя сила земли, когда яблоки висят тяжелые, крупные, солнце не жаркое, но густое и поля все золотые. «Золотые, золотые», — усмехнулась Борисова, поднося стакан к губам. Да, конечно, сентябрь… Скот ходит тучный, везут зерно, всего много. «Чушь, чушь», — сказала она, отставляя стакан подальше и не двигаясь. Тогда было все понятно; сельское хозяйство, ну, пришла пора, обсудили, взвесили, наметили конкретные меры. Она помнит, отлично все помнит. И сразу же после Пленума, нет, не сразу, недели через две… Да, да, недели через две… Почему она так долго задерживалась тогда в Москве? Ах, да, да, конечно, все по тому же вопросу. Уже навязло в зубах, сколько ей пришлось доказывать, спорить, убеждать.

Юлия Сергеевна опять пододвинула стакан, встряхнула его, и опять поползли по стеклу светлые капли.

Хорошо, что тогда ее поддержали, а то бы… А что? Да ничего. Она, оказывается, все отлично помнит. Ответственный работник ЦК, черноволосый, широкий, сидел спокойно, а приземистый и подвижный Дербачев почти бегал по кабинету, останавливаясь порой перед ней, и все говорил и говорил. Потом у него развязался шнурок ботинка, он заметил, присел на стул у стены и, не стесняясь, завязал.

— Ну, что вы, Дербачев, — недовольно сказал хозяин кабинета, глядя не на него, а мимо Юлии Сергеевны, в окно. — Есть же решения общих собраний колхозников. Я согласен с Борисовой. Зачем развернутое строительство прекращать? Вопрос ты ставишь не по-хозяйски. Большое дело — большие затраты. Колхозники ведь сами решили, нельзя мимо этого проходить.

— Сами, говорите? — Дербачев подошел вплотную к столу, и Юлия Сергеевна заметила, как хозяин кабинета поморщился. Потом он поднял черноволосую голову, поглядел в глаза Дербачеву, усмехнулся.

— Все никак не доспорите?

— Дело не в споре. Я и тогда и сейчас совершенно прав.

— Не слишком ли категорично?

— Нет. Вы сами были согласны с моим письмом.

— Я и сейчас согласен. Только не смешиваю одно с другим.

— Судьбы десятков колхозов…

— По многим причинам строительство нельзя приостановить. И колхозы затратили уже много средств, и моральный фактор… Вспомните начало. Здесь нужно все основательно подсчитать.

— Хорошо, я еще раз подсчитаю, — сказал Дербачев.

— Давайте подойдите к этому делу серьезнее, Николай Гаврилович, проконсультируйтесь с экономистами.

— И так уже серьезно. Но я готов. — Дербачев теперь глядел на нее, на Юлию Сергеевну.

— Сейчас есть дела поважнее, Дербачев, и вы это знаете. А это частность, решать ее надо в рабочем порядке. Подумаем.

Юлия Сергеевна вертела в руках стакан и вспоминала. И неожиданно усмехнулась. Ей хотелось верить и Гори-зову тогда, и этому, ответственному, даже чересчур ответственном у, — повторила она сейчас с горькой иронией, — и она оказалась обманутой, и кто знает, если бы ее не уверили тогда, не поддержали, возможно… А впрочем, разве это касается только электростанции?

Потом, после встречи в ЦК, они с Дербачевым еще долго стояли и разговаривали. Дербачев настаивал на своем, и скоро разговор у них зашел далеко, и он говорил так громко, что она была вынуждена предложить ему пройтись по Москве. Они ходили и опять спорили, и только теперь, вспоминая тот далекий день, Юлия Сергеевна понимала, насколько Дербачев тогда видел дальше.

Бутылку «Дремушинской» она привезла из дому. Хорошая, очень хорошая вода. В правом углу окна на стекле затейливо ветвится морозный узор. Юлии Сергеевне кажется, что он на глазах увеличивается.

Она встала, поднесла руки к вискам и тут же отдернула их. О чем думает! Это же пустяки в сравнении с тем, что произошло сегодня, два дня назад, вчера и сегодня, сегодня… Что там строительство, да и Дербачеву нелегко пришлось последнее время: завертелся, не так просто все. Можно доказать необходимость строить, и можно доказать обратное. Все это мелочи, а вот доказать свое алиби труднее, и Дербачеву пришлось потратить много сил — только теперь опять пошел вверх. Сидел в президиуме.

А строительство теперь в такой стадии работ, что даже он…И Юлия Сергеевна все-таки не удержалась, чуть покачнулось перед ней теперь совершенно белое окно, белое, непроницаемое, блестящее. Некоторое время она ничего не видела, и ей казалось, что все в ней и она сама во всем перемешалась. Она стояла, крепко зажмурив глаза и стиснув зубы, чтобы просто не взять и не закричать для облегчения.

Сколько выходит в мире газет? Десятки тысяч газет на всех языках, газеты всех направлений и партий, дикторы всего мира, экраны телевизоров, телефоны и телетайпы — все, что могло так или иначе нести человеческое слово и мысль, заполнено одним: «Огромные перемены в жизни СССР!», «Двадцатый съезд!», «Русские говорят — войн можно избежать!», «Двадцатый съезд отвергает культ личности!», «Мирное сосуществование или атомная катастрофа!»