Александр Демченко - Серебряные крылья

— Жучка, на место! Вы к кому? — спросил он Зацепу.

— Здравствуйте. Любаша здесь живет?

— Здесь, — помедлив, сказал мужчина. — Проходите.

Вслед за хозяином Зацепа миновал узкие полутемные сенцы и вошел в прихожую, отделенную от спальни большой русской печью и ситцевой занавеской. Любаша месила на столе тесто. Рядом с ней женщина, очень похожая на Любашу, крутила мясорубку.

«В аккурат на пельмени подоспел», — озорно подумал Зацепа и поздоровался.

Увидев его, Любаша обомлела:

— Зачем ты?..

Отец шумно вздохнул:

— Никак, зятек в гости пожаловал.

Любаша вспыхнула и обожгла отца гневным взглядом. У «зятька» моментально все пересохло во рту. Такой прием не предвещал ничего хорошего.

— Я, собственно… — начал он, но отец перебил его.

— Мать, подай гостю стул! — властно крикнул он. — Ну, мил человек, садись, рассказывай.

— Что рассказывать? — окончательно стушевался Зацепа.

— Как живется-можется, как жизнь дальше сложится.

— На будущее не загадываю.

— А надо загадывать! Одним днем живете. А надо дальний прицел держать. Пословицу помнишь? «Береги платье снову, а честь смолоду». Вона, вишь, красотка наша! Не уследили — откатилось яблочко от яблони. Да разве в роду у нас такое бывало, чтобы при живом-то муже новых заводить?

— Отец! — укоризненно произнесла Любаша.

Зацепа сидел красный как рак. «Вот тебе и пельмени! В самую мясорубку угодил».

Любашина мать принялась укорять мужа:

— Будя тебе, старый, будя. Вспомни-ка сам, как в молодости шубукал…

Хозяин крякнул, скосил из-под хмурых черных бровей кровью налитой глаз:

— Ты, заступница, вечно сбиваешь с толку! Мели лучше мясо, чем языком молоть.

А пельменей Зацепа все-таки отведал, да каких чудных пельменей! Домашних, ароматных, с чесночком!

— Сидайте к столу поближе, — мягким украинским говорком пригласила его Любашина мать.

Любаша ободряюще подмигнула ему: не теряйся.

— Пельмени с медвежатиной, — предупредил отец.

— Ну и чо, мясо добрийше, не требуйте, — хозяйка посмотрела на мужа с уважением. — Сам ведмедя убив.

Отец приосанился, губы расползлись в улыбке. Любаша, накрывая стол, рассказывала:

— Вышла утром мама в огород за огурцами, видит, на грядке корова разлеглась. Мама подумала, что это соседская, такая же черная, и хотела прогнать. Только сорвала хворостинку и крикнула: «Гэ» — корова в ответ ка-ак рявкнет! Мама — ходу! Батя — за ружье! Прямо в огороде и убил медведя!

Они сидели за большим столом одной семьей. В блюде, остывая, парились мелкие пельмени, и по комнате разливался дразнящий запах. Рядом с блюдом стояла бутыль с запотевшими боками. В глубоких мисках — красные малосольные помидоры и маринованные грибочки.

Хозяин наполнил стаканы, чокнулся с гостем, как бы совершая торжественный обряд, выпил, не торопясь закусил грибочками и уже затем основательно приналег на пельмени. Сидел он грузно, уверенно и на гостя больше не обращал внимания, словно тот уже был свой. Эта простота невольно передалась Зацепе: он почувствовал себя легко и свободно, пил и ел безо всякого стеснения. Ему даже стало казаться, что он не первый раз в этом доме. Мария Петровна, хозяйка, заботливо подкладывала в его тарелку горячих пельменей, а Григорий Никитович не забывал подливать из бутылки домашнее вино. Зацепа блаженно уплетал пельмени, запивал кисло-сладким вином.

— Молодец, хозяйку не обижаешь! — похвалила его Мария Петровна.

Зацепа позволил себе отшутиться:

— Хорошего работника за столом видать: он в животе плечист, — и похлопал себя по тощему животу.

Борода Григория Никитовича затряслась от смеха — шутка ему понравилась, а мать сокрушенно покачала головой:

— Что ж вас, летчиков, кормят так плохо? Ить худенький ты какой.

— Толстого самолет не поднимет, — ответил Зацепа, подмигнув украдкой Любаше.

Когда бутыль опустела, Григорий Никитович поднялся из-за стола:

— Вы меня, молодой человек, извиняйте, надо по хозяйству управляться.

Мать с дочерью принялись убирать со стола, потом куда-то исчезла и Мария Петровна. Валентин подошел к Любаше, хотел было привлечь ее к себе, но та вывернулась из его рук, испуганно покосилась на дверь.

— Бояка, — засмеялся Зацепа.

— Эх, Валентин, если бы ты знал, что было, — покачала она головой, закрыв глаза.

— Догадываюсь.

— Ты был там? Видел этого ирода?

— Видел.

— Если бы ты знал, что он вытворял! Кофточку на мне порвал, еле вырвалась из его лапищ и домой прибежала. К нам-то сюда идти не решается — отец ему задаст. А, уеду я отсюда, все равно Тимка мне житья не даст! — решительно махнула рукой Любаша.

— Куда?

— К тете, на Урал.

— Ты… серьезно?

— Серьезно, Валентин, да и родители настаивают.

— А ты? Ты хочешь?

— Хочешь не хочешь, надо: убьет ведь, это такой зверюга! Ему ничего не стоит.

— Любаша, — неуверенно начал Зацепа, — есть другой выход…

— Какой?

— Давай поженимся!

Она низко наклонила голову и долго молчала. Потом резко выпрямилась, в глазах блестели невыплаканные слезы.

— Мне с тобой хорошо, я привыкла к тебе, но…

— Поедем ко мне! Я добьюсь — мне дадут комнату!

Любаша отрицательно качала головой.

— Не спеши, не спеши с ответом, ты подумай. Обещаешь подумать?

— Ладно, — очень тихо отозвалась Любаша.

Как-то вечером Зацепа влетел в комнату гостиницы радостно-взволнованный и прямо с порога возвестил:

— Эд, поздравляй!

Фричинский лениво оторвался от книги:

— С чем именно?

— Я женюсь!

— Неужели на Любаше?..

— Ты догадлив необычайно.

— А прошлое? Оно у нее с пятнышками.

— Хочешь поссориться со мною?

— Брось саморазгораться, Валек. — Фричинский примирительно обнял его за плечи и слегка встряхнул. — Я просто хочу уберечь тебя от роковой ошибки. Дело-то ведь нешуточное.

— Позволь мне самому распоряжаться собой!

— Чудак! Распоряжайся сколько хочешь, если тебя не интересует мнение друга…

— Свое мнение оставь при себе! — резко оборвал его Зацепа. — Откуда тебе знать, что у нас серьезно.

Наутро, едва начался рабочий день, Зацепа развернул лихорадочную деятельность. Сразу после полкового построения он подошел к командиру эскадрильи и сказал:

— Мне нужна отдельная комната.

Митрохин удивленно посмотрел на старшего лейтенанта:

— Это еще зачем?

— Женюсь.

— А-а, поздравляю. — Желчное, неулыбчивое лицо майора смягчилось. — Ну, что ж, нужно — значит нужно. Фричинского к другим холостякам подселим, а вы, пожалуйста, живите-милуйтесь себе на здоровье.

Зацепа досадливо поморщился:

— Я в гостинице не останусь. Мне нужна комната где-нибудь в семейном доме.