Александр Демченко - Серебряные крылья

Уже сидя в газике, Будко наконец представил командиру полка своего боевого друга. Смирных с чувством пожал руку командиру полка.

— Рад, очень рад познакомиться с вами, мне Роман писал о вас. Мало же нас осталось из старой гвардии!

— Я тоже рад знакомству. В истории части есть ваша фотография. Такой бравый…

— Помню, помню. Это когда я первый орден получил. Было дело такое. — Лицо Михаила Александровича озарилось приятной улыбкой. — Эх, братцы, если бы вы знали, как я ждал этой минуты!

Машина неслась по широкому тракту, уверенно разрезавшему дремучую тайгу, а Смирных, радуясь встрече, говорил:

— И далеко же вы забрались, братцы! Аж на самый край матушки России! Я специально решил проехаться поездом, поглядеть, какая она, Родина! Спасибо, Рома, не забыл, вспомнил о старом друге.

Въехали под арку с надписью: «За нашу Советскую Родину!»; миновав гарнизонные дома, очутились на просторном поле аэродрома. Глазам бывшего пилота предстали белые сверкающие самолеты с резким, хищным профилем и короткими сильными крылышками, под которыми холодно поблескивали ракеты. Смирных попросил:

— М-можно остановиться?

Бирюлин велел водителю подъехать к самолету, у которого был открыт фонарь кабины. Техник чуточку удивленно покосился на безногого человека и отдал рапорт.

Смирных объехал на своей коляске вокруг самолета по всем правилам маршрутного осмотра, начиная с носа машины, и остановился возле кабины. К борту приставили стремянку. Смирных вскарабкался наверх и склонился над кабиной. Минуту-другую молча созерцал он диковинные приборы, массивное катапультируемое кресло с красными рычагами и предупреждающими надписями, потом, словно нехотя, спустился вниз.

— Как впечатление? — с улыбкой спросил Бирюлин.

— Летать можно, — задумчиво ответил тот. Помолчав, добавил: — Таких бы «ястребков» да нам тогда на фронт штук десяток.

— Они не только «ястребки», но и бомбардировщики. — Бирюлин показал рукой на соседний самолет, к фюзеляжу которого оружейники подвешивали бомбы.

— Да вы, братцы мои, настоящие универсалы! — воскликнул Смирных. — Ведь на чем летать приходилось когда-то, на фанере… А все равно били фашистов по всем статьям!..

Слова Михаила Александровича потонули в грохоте. Он крутанул головой, поймал в прицел серо-стальных острых глаз пролетевший над стартом самолет, долго, задумчиво глядел на лес, за которым скрылся «ястребок», затем с немым вопросом повернулся к офицерам.

— Учения идут, — пояснил Будко.

— Учения? И вы молчали? Я ведь отнимаю у вас время…

— Ничего, наши хлопцы, кажется, неплохо и без нас справляются, — сказал Бирюлин. — Только боюсь, как бы нам погодка не помешала…

Для людей неосведомленных слова полковника показались бы странными. Небо было высоким и безмятежным, только со стороны города над горизонтом протянулись волокнисто-белые, точно легкие перышки, совсем безобидные на вид облака. Но многолетняя летная работа научила Бирюлина почти безошибочно по малейшим признакам угадывать погоду.

Ночью занеистовствовал ветер. Он рвал палатки, гудел и завывал на разные лады, раскачивал самолеты, валил в тайге старые деревья. К утру ветер стих, но небо заволокли тяжелые низкие тучи. Они упрямо и медленно ползли над землей, цепляясь за вершины сопок. А следом, сопровождая первую волну облаков, на аэродром неотвратимо надвигалась серая стена дождя.

Техники, раньше всех прибывшие на стоянки, едва успели закрыть фонари кабин и наскоро зачехлить фюзеляжи машин, как на них обрушился проливной дождь. Они укрылись кто где успел, в наивной надежде полагая, что дождь, раз он проливной, скоро кончится, но он не утихал, а серая пелена наглухо закрыла небо, и сопки, и палатки и самолеты. Стало темно и сумрачно, как поздним вечером.

Летный домик, где коротают время пилоты, переполнен: всех загнала под крышу непогода. На синоптической карте, развешанной на стене, все в сплошной зелени — осадки, осадки. Фронтальная облачность. Запасные аэродромы и те закрыты. Июль, а холодно, как в промозглую осень.

— Пехота третьи сутки в окопах мокнет, наступления ждет.

— Без авиации ей делать нечего…

Десятки глаз следят за начальником штаба. Летчикам тактическая обстановка давно известна. Их задача — нанести внезапный штурмовой удар по позициям «противника». Вслед за этим в обработку переднего края подключится артиллерия, а уж затем танки, механизированные роты и батальоны пойдут в атаку.

Но погоды нет. Ливневые дожди удерживают авиацию на месте.

За окном видно, как у машин возятся техники в промокших куртках. Им нет дела до обстановки, главное, что от них требуется, — это готовность истребителей-бомбардировщиков по первому сигналу взлететь на задание. Этим и озабочен старший инженер полка. То здесь, то там мелькает фигура Грядунова.

Перед Зацепой лежала крупномасштабная карта. Надо знать конфигурацию реки, расположение деревень и поселков, наиболее характерных ориентиров. Действовать предстоит на предельно малых высотах, а в полете на карту некогда будет глядеть, все ориентиры придется держать в уме.

Зацепа, обычно неугомонный, веселый и жизнерадостный, смотрел на карту, а в мыслях был дома, у Любаши. Неделю назад к ним в гости приезжали родители жены. Как радовалась теща, что у ее дочери будет ребенок! А Зацепа краснел, не мог справиться со своим смущением. Он даже представить себя не мог в роли отца. Когда Любашины родители уехали, вечером на огонек зашел Роман Григорьевич Будко, посидел, поговорил о том о сем, а взявшись за фуражку, как бы мимоходом сказал:

— Я для вас новую комнату присмотрел. Не хоромы, правда, но зато соседи хорошие.

Валентин и Любаша переглянулись:

— Роман Григорьевич, никуда мы отсюда не поедем.

— А Раиса Митрофановна? — удивился замполит.

— Поладили, — сказал Зацепа. — Моя Любаша с кем угодно поладит.

— Тогда гора с плеч, — облегченно вздохнул Будко. — Признаться, все это время я чувствовал себя перед вами виноватым. А вы мне помогли разрешить еще одну задачу. К нам едут молодые летчики. Думал сделать небольшую перетасовку, а раз так — спасибо. — И, обрадованный, поспешно прикрыл за собой дверь, как бы опасаясь услышать, что это была лишь шутка с их стороны.

Напрасно Будко тревожился. Они и в самом деле сдружились с Квашниными. Раиса Митрофановна стала для них второй матерью. Кто бы мог подумать, что в этой грубой женщине вдруг пробудятся добрые, материнские чувства к молодым, малоопытным, только начинающим жизнь птенцам?

— Ты ее понять должен: детей у них нет, — говорила Валентину Любаша. — Вот и озлобилась на весь белый свет.

Сейчас Валентин вспомнил этот разговор и улыбнулся: Любаша не озлобится — у нее будет ребенок.