Александр Демченко - Серебряные крылья

— Товарищи офицеры! — раздалась команда.

Летчики и техники вскочили. В дверях — командир полка. За ним вошли Будко и какой-то мужчина-инвалид на платформочке.

— Вольно, сидите, — сказал Бирюлин и пошутил: — Переводите время в дугу?

— А что делать, мы бы с удовольствием, но держат.

— Опять командно-штабные учения, а мы — отдувайся, — заволновались летчики.

— И правда, — поддержали техники, уже давно привыкшие ко всему.

— Товарищи, — выступил вперед Будко, — к нам на празднование юбилея части мы пригласили бывшего летчика-истребителя, участника войны капитана Смирных Михаила Александровича. Позвольте вам его представить…

Летчики все, как один, поднялись. Молча приветствовали они ветерана полка. А он стоял перед ними, широкоплечий, здоровый человек, на низкой платформочке и тоже молчал. Из-под ржаных бровей лишь твердый, волевой взгляд серых глаз. На груди боевые ордена и медали.

Бирюлин переждал эту молчаливую сцену, тихо произнес:

— Юбилей нашего трижды орденоносного авиационного полка мы собрались встретить в более торжественной обстановке, но помешали учения. Что ж делать? Лично я свой день рождения трижды встречал в воздухе, дважды — на боевом дежурстве. Поэтому, я думаю, мы не будем горевать, а просто воспользуемся затишьем и поговорим по душам. Молодым полезно будет послушать бывалых летчиков, а бывалым вспомнить дни молодые. Прошу всех садиться.

Пока Бирюлин и Смирных усаживались за стол, Зацепа пробрался вперед. Теперь он мог вблизи разглядеть ветерана, о боевых делах которого не раз читал в истории части. Его поразили волосы бывшего летчика. От лба до темени они были буйные, непокорные, русые с рыжинкой. От темени до затылка — белые, словно бы неживые.

Встал за столом Будко.

— Здесь вы видите, товарищи, моего командира военных лет и моего друга Михаила Смирных. О себе он расскажет сам. А я хочу рассказать вам еще об одном вашем друге, о Коле Черкасове. Он был ведомым у командира полка, ныне генерала Барвинского. Много самолетов врага они сбили в воздушных боях, отличная, слетанная это была пара. Но один из боев для Коли оказался роковым. Был хороший весенний денек, в боях затишье. Повыползали мы из землянок на солнышке погреться. Миша Смирных, помнится, играл на баяне, а мы слушали. И так хорошо было, будто и войны нет, будто и не хоронили мы своих друзей. Замечтались. Вдруг — ракета в воздух. Мы бросились к своим самолетам. Первыми взлетели Барвинский и Черкасов. Они успели вовремя, потому что к аэродрому уже подходила шестерка «мессеров». Радиолокационных станций тогда не было, а служба ВНОС сработала поздно. Наша пара бросилась навстречу гитлеровской шестерке и связала их боем. Сами понимаете, если бы они не успели, фашисты могли бы блокировать аэродром и пожечь самолеты прямо на земле или на взлете.

В воздухе завязалась карусель. Барвинский с первой же атаки подбил ведущего шестерки и погнался за его ведомым. В это время самолет из второй пары гитлеровцев зашел Барвинскому сбоку. Коля заметил и крикнул: «Крути влево!» — и, видя, что ведущий уже не успеет среагировать, бросил свой самолет наперерез трассы и корпусом своей машины прикрыл командира полка, приняв удар на себя.

Похоронили мы Колю на краю аэродрома и дали над могилой клятву: лучшим салютом будет огонь по врагу. И гнали мы гитлеровцев до самого их звериного логова. Такая участь постигнет каждого, кто посмеет тронуть нас! Залогом тому — несокрушимая мощь и высокая боевая готовность наших Вооруженных Сил, частицей которых является наш трижды орденоносный авиационный полк.

— А теперь попросим нашего гостя, — сказал Бирюлин.

Смирных, прежде чем говорить, помолчал. Наконец, преодолев волнение, сказал:

— Товарищи дорогие, однополчане… — Голос его задрожал, казалось, вот-вот старый ветеран заплачет. Но он справился с волнением. — Не думал и не гадал я, что доведется когда-нибудь опять свидеться с фронтовыми друзьями. Не думал, что через столько лет удастся снова побывать в родном полку и увидеть вас, молодых. Обидно, что не подняться мне больше в небо, как бывало. Спасибо вам, что не забыли фронтовика, ветерана войны! Что разыскали-таки! Вы даже не понимаете, что это значит для тех, кто мечтал о мирном времени! Простите меня, я очень уж…

Голос его окреп и теперь был твердым, уверенным.

— Расскажу немного о себе. Прибыл я на фронтовой аэродром прямо из летной школы. А там — самая горячка: по пять-шесть боевых вылетов в день. Барвинский обрадовался — он тогда майором был, командиром полка — вот вовремя! И сразу мне задание: перегнать с соседнего аэродрома «як». У того «яка» было перебито в бою управление, и летчик кое-как посадил его на первый попавшийся аэродром.

Сел я на полуторку, потрясся напрямик, по целине. Думал, шофер из меня все кишки вытрясет. Приезжаем, механик заждался. «Самолет готов, — докладывает, — стал, как новый». Разглядываю. Да, подновили его здорово. На фюзеляже латка на латке, как горохом посыпано. Походил я вокруг да около, пощупал самолет руками, как учили в летной школе, и в путь. Лечу, настроение волшебное. И вдруг, будто что-то в сердце кольнуло: мать честная, сзади пара. Я не успел определить, что это за самолеты, одно только понял: не наши. Словом, не до раздумий. Шуранул я полный газ да как хватану на себя ручку управления! В глазах потемнело: ни земли, ни неба! Ну, думаю, Мишка, хочешь жить — умей вертеться. На чью-либо помощь рассчитывать не приходится — одного подловили. Минут пятнадцать принимали фашисты у меня технику пилотирования. Накрутил я им столько петель, иммельманов и боевых разворотов, что они, наверное, подумали: с ума сошел русский летчик. Вышел на прямую, такое безразличие: убивайте, гады! Даже педалью не шевельну. Вижу, подошел один фашист слева, другой справа пристроился. Близко прижались, летят крыло в крыло. Определил: «мессеры». Даже морды гитлеровские вижу, ощерились на всю клавиатуру. Смеются. Видать, поняли, что с новичком дело имеют. Показывают мне сперва один палец, затем другой. С какой, мол, очереди сбить, с первой или со второй? А, думаю, помирать — так с музыкой! Скрутил я им дулю: нате! Да ка-ак двину влево! Шарахнулся «мессер», но поздно: винтом его по хвосту рубанул. Пошел он кувыркаться к земле, а я следом, только поровней, на вынужденную. Вскоре пришла полуторка с людьми. «Ты что ж, — говорит командир эскадрильи, — самолеты ломаешь? Ладно, шучу. Видели твой бой. Молодец!..»

«Як» снова «подлечили», на борту механик нарисовал звездочку. Фронтовая традиция — за каждый сбитый самолет врага звездочку на фюзеляж. И стал я летать на этом «яке». Летным чутьем бог меня не обидел. Машину я, можно сказать, каждой клеточкой своей ощущал. А в бою это очень важно — чувствовать, ведь надо смотреть и смотреть по сторонам. Знаете, если поднять сейчас всех летчиков, погибших на войне, и спросить, при каких обстоятельствах они были сбиты, уверен, девяносто процентов не смогли бы на это ответить. Вот что такое осмотрительность! Кто первый увидел, тот и победил! Ну для вас это не Америка, сами летчики. А тогда нам, молодым, все время вдалбливали: осмотрительность и осмотрительность, от взлета до посадки.