Николай Москвин - Конец старой школы

Гудит день. Киевская полна до краев. Ни мостовой, ни тротуара — толпа распирает улицу. Карабкаются на заборы, на балконы, на крыши. И кажется: идут по головам в два, в три, в четыре ряда…

Но вот и он!..

Его знают: Благородное собрание, фойе театра, дневные и вечерние тротуары Киевской. Его знают женские гимназии…

Генерал Грудянский.

Тощее, бойкое тельце. Сухонькие, хрупкие ножки в узких отличных сапожках. Ток-ток-ток — каблучками. Дзинь-дзинь-дзинь — шпорами.

На улице генеральская шинель всегда враспашку. От красной подкладки нестерпимое зарево на сапожки, на мундир, на лицо. Утопает в зареве настигнутая генералом смущенная гимназистка. Ссохшееся лицо со скважинками-глазами — вбок, по-петушиному:

— Синганурчик!

Ток-ток — каблучками. Дзинь-дзинь — шпорами.

— Цыпленочек!

(Ток-дзинь!..)

— Малютка!

И проникновенно, шепотом:

— Люблю!..

…Дзинь!.. Дзинь!..

Офицеры козыряют, солдаты напыженно — во фронт, это всё ненужное, — только сухонькой ручкой ласково по воздуху:

— Пожалуйста, пожалуйста…

Но бывает: на просторах Киевской пунцовая гимназистка не глядя и торопливо ныряет в первый попавшийся подъезд. Дверь хлоп, и тихо. Генерал один. Генерал оглядывается. Тощее, бойкое тельце переступает с ножки на ножку: дзинь, дзинь!.. «Странно!» Красное зарево дрожит на стеклах подъезда. Левая скважинка-глаз задумчиво по-петушиному на небо: «Гм… странно!..» И дальше по тротуару Киевской хрупкие ножки: «Ток-дзинь!.. Ток-дзинь…» Офицеры козыряют, солдаты напыженно во фронт.

И вдруг из скважинок огненные брызги:

— Подожди, малютка! Как честь отдал, цыпленочек? Что-о! Молчать! Живот куда прешь, как беременная попадья! Под ружьем давно не стоял? Что-о? Молчать!!

Красное зарево мечется по солдату. Солдат мечется в красном зареве.

Но вот и он!..

Генерал Грудянский сегодня под ручку, рядом с пунцовым февральским днем.

…Как хорошо! Как великолепен ты, день-малютка! На влюбленном победные знаки. Красная птица банта трепещет на коричневом френче генерала. Рука придерживает распахнутую шинель (чтобы не помялась птица-бант, чтобы видели — вот она). На рукаве шинели огненным кольцом повязка. Генеральские погоны и кокарда на фуражке покоятся на кусочках красного шелка.

Из толпы, через головы — неизвестно кому и куда:

— Вась, пойди скажи, чтоб еще шинелю красной подкладкой наизнанку вывернул! Сам он не догадается!..

…Сегодня он рядом с пунцовым февральским днем. Как хорошо! Как великолепен ты, день-малютка!

…Ток-дзинь!..

6 марта

Наши ребята в гору пошли — в милиции вместо городовых! На рукаве, главное, красная повязка с буквами «Г.М.» (городская милиция), и наган самый настоящий, с пулями, на поясе. И, конечно, свисток, чтобы, в случае чего, пронзительно свистеть. Я ходил записываться в милиционеры — не взяли, говорят, милиционерами теперь будут гарнизонные солдаты, студенты, то есть взрослые, а мелочь, гимназистов и прочих, крути обратно — за ученье.

Ребята вернулись. Лисенко, который, главное, хвалился, что он останется, тоже поперли обратно. Лисенко сегодня рассказывал. Стоит он у водокачной будки. Приходит баба за водой, хвать-похвать — трех копеек на воду нет. Или нет, или потеряла. Баба расстроилась. Стучит в будку, а ей, главное, задаром воды не отпускают. Баба плачет. Лисенко тогда подходит и говорит, не говорит, а приказывает будочнице:

— Отпустите ей пять ведер воды за счет революции.

Отпустили. Баба очень обрадовалась, но взяла только два ведра — остальные не унести.

14 марта

Выбрали ученический комитет. От нашего класса Кленовский и Тутеев. Кленовский — это хорошо, а Тутеев около учительской вертится, прислушивается, что там скажут. Своего мнения, главное, нет! По закону божьему со второго полугодия — Кудрявый (который в первом и втором классах был). Кленовский сегодня не знал урока — плавал. Кудрявый батька подсмеивается:

— Делегат от класса, а закона божьего не знаешь…

19 марта

Ура! В Классической гимназии забастовка! Никто не ожидал — их же мы ходили освобождать в революцию! Ненадежная гимназия была. И вот забастовка! Не учатся.

20 марта

Теперь выяснилось с Классической, в чем дело. В четвертом классе учитель математики Максардов поймал за письменной работой ученика Тихонова в том, что он сдирал со шпаргалки. Случай, главное, пустяковый, но Максардов вдруг рассвирепел, вырвал шпаргалку и тетрадь, назвал Тихонова «прохвостом», все слышали, и поставил сейчас же кол. Тихонов вдруг побледнел и сказал:

— Я вас прошу меня прохвостом не называть — я буду в ученический комитет жаловаться. Теперь не царский строй!

Максардов на него, главное, с кулаками:

— Что-о! Грозить? Телячьим комитетом грозить?! П-шел вон из класса!

Тихонов пошел к двери, а на ходу сказал:

— Вы не учитель, а жандарм.

21 марта

Не успел. Вечером вчера у нас было собрание по поводу Классической. Готовился, что сказать.

Итак, Тихонов сказал: «жандарм». Урок Максардов довел до конца. После урока началась война. Тихонов — в ученический комитет, Максардов — к директору. Тихонова вызвали к директору. Вместо него пошел ученический комитет. Директор сказал: если Тихонов не извинится за «жандарма» и угрозы, то его выгонят из гимназии. Учком говорит: если Максардов не извинится перед Тихоновым за «прохвоста», а перед учкомом за «телячий комитет», то учком будет действовать.

Директор исключил из гимназии Тихонова. Наутро учком собрал гимназию и объявил забастовку — прекратить учение. Директор понесся колбасой в губернаторский дом, — главное, думал там губернатора застать! Губернатора, понятно, уж месяц как нет. Застал там комиссара города, назначенного от Временного правительства. Учкомовцы тоже туда поехали. Как ребята рассказывали, они для этого наняли извозчика. Но извозчик отказался весь учком везти. Сел тогда председатель их, Павлищев, и еще двое и поскакали вслед за директором к правительственному комиссару.

Приехали. Встретили директора там. А комиссар, главное, кисель-мочалу жует: не разберешь — и директору поддакивает, и учкому улыбается. Но забастовку все-таки просил прекратить. Раз просит, значит, курица — силы нету! Но учкомовцы, главное, замялись, как быть? Думают, ведь власть, как же против закона? Кто-то надоумил поехать в Совет рабочих депутатов — тоже власть! Павлищев говорит — едем туда, а два других сдрейфили, не хотят, лепечут, что это самозванцы — не поедем. Павлищев плюнул на них и поскакал на том же извозчике в Совет депутатов. Два остальных учкомовца растерялись и пешком вслед понеслись.