Николай Москвин - Конец старой школы

В Совете тоже неразбериха. Одни говорят — прекратить забастовку, а другие обратно приказывают — ни за что, и чтобы до победного конца, то есть пока Тихонова обратно не примут и не извинятся. Кондратьев, который…

23 марта

Что в Реальном делается!.. Ядовито как все получается. Директор Классической не пьет, не спит — в Москву хочет ехать!..

Дальше, говорят, так было: Кондратьев, тот, который к нам в революцию приходил в рыжем полушубке, там в депутатах оказался, и он так сказал Павлищеву:

— Ты их не слушай. Рабочие депутаты тоже разные бывают. Мы тут не одной партии. Идиоты вы будете, если забастовку отмените. Сегодня они вашего товарища оскорбили и выгнали, завтра ваш ученический комитет закроют, а послезавтра, может быть, вас розгами во славу революции пороть будут! Не уступать! Покажите силу, чтобы считались с учкомом. Закручивайте крепче! Царские чиновники силы боятся!

23 марта, вечером

На следующий день вывесили по Классической плакаты:

Позавчера к нам в Реальное пришел Павлищев и просил ученический комитет поддержать забастовку в Классической. Наш учком заколебался. Голоса, главное, разделились — одиннадцать поддержать, а девять не надо. Мелочь первоэтажная почти вся против, за маменькиной юбкой прячутся. Решили обсудить днем по классам, а вечером общее собрание, и там решится — «за» или «против».

О положении дел докладывал у нас Кленовский и Тутеев. Тутеев, зубрила-мученик, понятно, был против: что скажут учителя, и вообще, забастовка — это беспорядок. На него набросился Гришин, Лисенко, Феодор, Брусников. Я тоже кое-что сказал. Класс большинством решил Классическую поддержать и самим забастовку устроить. Тут кто-то, сдуру, предлагает меня вместо Тутеева делегатом от класса, так как я на прошлых классных выборах был избран кандидатом. Тутеева, конечно, сменить надо, но при чем, главное, я? Лисенко тоже кандидат, и он говорить умеет. Хотя в делегаты мне очень хотелось, но я наотрез отказался, чтобы чего, главное, не напортить классу. Выбрали Лисенко.

Вечером было назначено общее собрание Реального. Пришел из Классической Павлищев. Подходим к актовому залу, а он, главное, заперт. Около зала стоит Елисей и Лоскутин. В чем дело, почему? Лоскутин отвечает:

— Господин директор просит всех вас разойтись по домам и бесчинств никаких не устраивать. Зал приказали запереть.

Ах так, думаем, уже зажимают! Собрались в коридоре. Было шумно. Кирилл Кириллович появился в дверях и исчез. Лоскутин за ним нос показал и тоже смылся. Ничего не поделаешь — не городовых же звать?! Перевелись городовые-то!

Было шумно. Павлищев здорово говорил, главное, убежденно, отчетливо. Вот оратор! Были «против» и «за». Большинство победило — в знак солидарности провести в Реальном забастовку .

Кричали «ура», пели «Марсельезу». На душе было такое хорошее, бодрое чувство, словно мы победили весь мир. По телу бегали мурашки — не то холодно, не то жарко, но ядовито! Главное, потому хорошо, что не один, а много нас… Надо еще больше — Коммерческое училище, городские училища, — во сила бы! Тут я пожалел, почему отказался от классного делегата.

Шли обратно гуртом по улице, и нам казалось, что мы непобедимые герои и что, главное, нас весь город уже знает. Среди нас были и из шестого и из четвертого классов — многих не знали даже по фамилии, но все мы чувствовали себя друзьями, товарищами, все за одно, за забастовку. Это-то и волновало…

Нет, ничего не выходит. Слова, главное, не те!.. Не опишешь этого… Одним словом, было как никогда…

24 марта

Забастовка по Реальному была объявлена на 22 марта. Большинство учкомовцев пришло за полчаса до начала занятий. Я пришел и сказал Лисенко: «Хотя ты выбран вместо Тутеева, но я ведь тоже кандидат — я тебе буду помогать». Лисенко согласился, Кленовский тоже. Помощников нашлось, вообще, до черта! Гришин с Брусниковым намалевали плакат о забастовке и вывесили на входной двери. Учкомовцев и всех пришедших помогать разделили на две части. Одни остались у входной двери, чтобы, если кто придет, объявить о забастовке еще раз и предложить вернуться домой. Остальные, по одному, по два, — у дверей классов. Если парень окажется безнадежным и пойдет все-таки в класс, то еще раз напомнить о забастовке.

Я попал в классные. Стал около своего пятого. Ребята сознательные — не идут. Прозвонили на первый урок (молитва теперь по классам, перед первым уроком). Перед третьими, четвертыми классами ребята появились. Вертятся, а не входят. Своих классных пикетов стесняются. Кое-кто вошел все-таки.

Вот и ко мне идут — прорвались, значит, у входа. Ну конечно, это они — зубрилы-мученики: Жучков и Тутеев! Подходят, меня будто не видят, словно я, главное, прозрачный. Я им говорю:

— В Реальном объявлена забастовка!

Жучков не отвечает, а Тутеев говорит:

— Знаем, — и проходит мимо меня в класс.

Я им в спину:

— Каждый срывающий забастовку — предатель своих товарищей!

Они молчат и садятся за свои парты. Вот еще один! Бежит Зинка.

— Яшмаров, ты знаешь, что забастовка?

— Я на собрании за нее не голосовал.

— Но ты должен большинству подчиниться!

— Я ничего не должен! Я должен делать то, что хочу.

— Даже если захочешь быть предателем?!

— Не пугай на ночь глядя, не засну еще! — И идет к своей парте, кроличьими глазенками поблескивает.

Ладно. Пускай. Вдруг — совсем, главное, не ожидал — идет Венька Плясов в обнимку с Умяловым. Идут ко мне. Умялов остался на второй год в четвертом классе. Я говорю:

— Умялов, если ты все-таки хочешь заниматься, то иди в свой класс.

Умялов бурчит:

— Вот жандармов наставили! Мне тоже предлагали, да я отказался, грязная работа!

А Плясов машет Умялову рукой:

— Брось трепаться! Мы, Антон, не заниматься пришли. Вчера на вечеринке в женской гимназии были — поздно вернулись, поспать пришли.

— Идите домой спать.

— Ну, ты тоже брось трепаться! Нянька нашлась! Дома мне не дадут спать. Отец за меня деньги в Реальное платит — могу я в классе сидеть?!

— Сиди, если хочешь, но помни, главное: каждый лишний человек в классе показывает, что забастовку не все исполняют.

— Да я и сидеть не буду. Лежать буду — не видно.

Плясов прошел в класс, а Умялова я не пустил.

Он пошел в четвертый спать. Только Венька разлегся на задней парте, вдруг, главное, поднялся Тутеев, собрал книжки и молча ушел из класса. Молодец, коли так!

Появился в коридоре Лоскутин и Семьянин. Я стою, не двигаюсь. Семьянин ко мне и говорит, точно нас много стоит:

— В классы, в классы — сейчас занятия!

— Я выставлен от забастовочного комитета, мое место здесь.

Семьянин носом в класс, а в классе два предателя: Жучков и Яшмаров, глазами навстречу мигают. Плясова не видно, только из-за дальней парты папиросный дым поднимается. Но Семьянин этого не замечает, спрашивает меня: