Николай Москвин - Конец старой школы

Я сидел под форточкой, и то ли от воздуха, то ли оттого, что время прошло, но голова посвежела, и я перестал об этом думать. Перестал злиться на Асю. Посидел, посидел, и все пошло в обратную сторону — стал злиться на себя. Вспомнил падеспань и чуть не заплакал… Нет, Ася мне теперь не простит…

Шепот пополз из класса в класс.

Звонок давно угас в нижнем этаже. Второй урок где-то притаился в учительской. Но, конечно, сейчас вот преподаватели разберут журналы и по коридорам, угрожающе-знакомо шмурыгая, — в классы, в классы…

Однако двери учительской закрыты. Около дверей, словно на цени, полукругами ходит бакенбардный Елисей.

Шепот пополз увереннее и настойчивее.

Окна класса — на Коммерческую улицу. По Коммерческой взбудораженно, по мостовой, — люди. С улицы машут в окна: «Сюда, сюда!» Прислонить лицо к оконному косяку и взглянуть вбок: виден узкий ломтик Томилинской. И на этой улице тоже — темные, плотные ряды голов. И уже больно скошенным глазам, а ряды идут, идут… Над ними плывет красное трепещущее и опять темное, темное, а вот снова красное…

От окон — к двери. Там тоже новость: около учительской, где полукругами, как на цепи, ходит Елисей, стоят два неизвестных человека. У одного легкокрылое пенсне на остром носике. Человек в пенсне убеждает Елисея, трогает его за рукав. Другой — в оранжевой овчинной куртке — бесстрастно, не слушая, наступает на дверь учительской. Но Елисей не дремлет — загораживает дверную ручку: «Нельзя! Не велели!»

Оранжевый машет рукой:

— Ну и черт с ними! Пойду за ребятами, прямо в классы!

Оранжевый поднимается по лестнице на третий этаж. Елисей с цепи, следом:

— Вернитесь, вернитесь! Господин директор не приказывали.

Оранжевый поднимается по лестнице. Елисей обратно — к двери в учительскую.

— А вы куда? Я же сказал!

Из раскрытой двери оборачивается острый носик. Легкокрылое пенсне трепещет, извиняется…

— Я на минуточку… Мне поручили, я не могу, понимаете… Я на минуточку…

Дверь закрывается. Встревоженный Елисей мечется: от лестницы, по которой ушел оранжевый, к двери, куда улизнул человек в пенсне.

Дверь учительской открыта.

Освобожденный папиросный дым голубыми полотенцами поднимается к часам над дверью. В дверях сдержанный гул, черные, плавающие по голубому силуэты преподавателей. Из голубого, из гула: кругло, катушкой — толстенький Кирилл Кириллович; следом — коротконогие шажки Лоскутина; следом — Семьянин, на щеках пятна румянца, глаза широко раскрыты, глаза смеются (да Семьянин ли это? Он ли?).

Круглый Кирилл Кириллович — вниз, в подвластное, покорное царство первого этажа. Семьянин радостно, через ступеньки, вверх — к старшим (да он ли это?). Лоскутин шажком-бежком по второму этажу. Зигзаги от класса к классу:

— Э-э… гаспада! Все в зал! Э-э… Гаспада, все в зал! Э-э…

Этажи бегут в зал. Наспех, торопливо — в шеренги. Перепутались классные наставники. Только Кирилл Кириллович грозно, по-фельдфебельски, смотрит на свой приготовительный, смотрит сразу на всех — сразу на сорок голов.

Человек в оранжевой куртке и человек в пенсне — у входа в зал. Оранжевый переступает с ноги на ногу: поскорее бы…

Знакомый шелест директорских шагов. Орлиный нос, прямая, зачеркивающая черта бровей — в упор на императорский стенной портрет.

Со стены: без лишних складок темно-зеленые шаровары, блестящий мундир, голубая широкая лепта. Над мундиром розовеет неуверенное лицо с робкими бровями. Мягкая каштановая бородка.

Орлиный нос надвигается на императора: вот-вот клюнет. Не клюнул. Негодующий полуоборот: не стоит. Бесстрастны, сухи глаза крупной птицы.

— Его императорское величество, — резким, деревянным голосом говорит директор, — государь император нашел за благо для России отречься от престола…

Глаза — на шеренги учеников.

— Объявляю сегодняшний день свободным от занятий, но…

Оранжевый у двери взмахивает:

— Все на улицу! На демонстрацию!

Шеренги — в кашу. К двери и обратно — к директорскому «но». Свободный день — к двери, свободный день — на улицу! Никаких «но»! Что такое «демонстрация»? Кто знает? Домой — это понятно.

Шеренги подмывают оранжевого и по лестнице вниз, к выходу. Тот, что в пенсне, ловит руку Семьянина: «Ну, наконец-то, наконец-то дождались!» Семьянин ловит руку человека в пенсне: «Ну, наконец-то… Наконец-то дождались!»

Все несется вниз. В вестибюле с бою: шипели, галоши, фуражки.

Актовый зал пуст. Со стены конфузливо смотрит розовое неуверенное лицо с робкими бровями:

«…Это я, когда был императором…»

Гудит Коммерческое. Вслед за реалистами выскакивают «коммерсанты». Сине-зеленые шинели перемешиваются с черными.

— Эй, ребята, к Классической!

— Классическую гимназию освобожда-а-ать!!

— Кто с нами, пошли-и!..

Среди сине-зеленых и черных ныряет коротконогий неистребимый надзиратель Лоскутин. Приплюснутая фуражка с кантом.

— Э-э… Гаспада!.. Гаспада!.. Тише!.. Э-э… порядок!..

По Томилинской напролом — к Классической гимназии. Улица бурлит народом, на трепещущем красном полотнище что-то написано. После, после! Скорее в Классическую…

Снег во дворе гимназии свеж и нетронут. Ноги бегут по снеговой целине к дому с толстыми стенами, с окнами, как четырехгранные воронки. Тяжелая крепостная дверь с трудом, но настежь. Сине-зеленые и черные шинели гулко заливают вестибюль.

Человек в оранжевой куртке поднимается по каменной лестнице. Неведомый классный надзиратель, выкатывая глаза, отчаянно — за оранжевый рукав:

— Вы куда? Вы кто? Будьте добры вернуться! Я вас прошу…

Оранжевый поднимается по каменной лестнице.

Гудит день. Киевская улица полна до краев. Черные толпы перекатываются, растекаются, сшибаются. Ни мостовой, ни тротуаров, — люди. Толпа распирает улицу. Люди с красными бантами карабкаются на балконы, на этажи, на крыши. И кажется: идут по головам, в два, в три, в четыре ряда.

Два близнеца — Дворянская гимназия и Благородное собрание настороженно всматриваются, не узнавая приличную улицу. Но из дверей левого близнеца выскакивают черные шинели с золотыми пуговицами. У «дворян» отличные красные розетки в петлицах.

На улице низкие, раздуваемые ветрами красные облака — знамена. На облаках мигает серебряное, золотое:

…ойна… до… побе… конца…

…Зем… и… оля…

…Да… драв… бодная… Рос…

…В борь… ретешь… аво… свое…

У собора, принесенные из-за реки, из заводского многотрубья, опально озираясь, нависли над головами багровые знамена:

Пролетарии… стран …диняйтесь…

Оркестры рвут февральский воздух. От начищенных труб солнечные зайчики-попрыгунчики — на лица, на знамена, на дома…