Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга первая

Утром в комнате от жары и духоты стало трудно дышать. А чертова бабка плотно закрывала дверь, чтобы не просквозило, и дымила толстые махорочные папиросы; на столе и на полу лежали кучами тряпки. Сама бабка, без кофты, расчесывала свои серые патлы. Она была так худа, что казалось — сорочка порвалась об ее острые лопатки.

Бабка громко и сердито разговаривала сама с собой, волосы ее трещали, как кошачья шерсть.

— Навеки мы прокляты, — говорила она, — ушли от земли, от простой жизни и горим в этом адском пламени.

— Да-а-а, — насмешливо сказал Стенка, — а приехали к Пахарю земляки, говорили, что в деревне жрать нечего.

Бабка возразила:

— Пьяницы они, земляки эти. Кто сюда приезжает? Одни безбожники и конокрады, кто души не имеет, а хорошие да честные не станут жить среди тутошних каторжан и арестантов.

Как-то утром бабка послала Степку купить хлеба. Он вышел на крыльцо и огляделся.

Небо нависло, точно огромное солдатское одеяло, дождь лился уверенно, лениво — так уверенно в жаркий летний полдень светит солнце. Куры, опустив хвосты, выстроились вдоль сарая. Тузик стоял, опустив голову и хвост, странно похожий на четырехлапую курицу.

Конец лету! Ночью бесшумно, в серых мокрых лаптях, пришла осень. Неужели еще вчера небо было синим, из степи летели легкие паутинные нити?

На утаенную из сдачи копейку Степка купил у Бутихи три конфеты — пористые ядовито-красные трубки. Он обсосал их, они сделались лакированными. Когда бабка вышла из комнаты, он протянул конфеты Лидке.

— На, ешь, я их не люблю, они сладкие, — сказал он.

Лидка принялась обсасывать конфету. Степка ощутил, как ветерок волнения прошел по сердцу, чувство снисходительной нежности к девочке объяло его. В комнату зашла бабка и велела Лидке чистить золой кастрюлю, а Степке пойти по воду.

Степка тащил к дому ведро. Деревянный кружок мешал воде расплескиваться — она шаталась в ведре; казалось, что ведро живое и тащит мальчика за собой.

Он поставил ведро возле печки и, отдышавшись, сказал:

— Совсем полное.

Лида покачала головой и улыбнулась. Степке захотелось пронзительно крикнуть, встать на руки.

Весь день они шептались. Решено было, что Степка снова начнет работать в шахте. Лида будет варить обед и нянчить детей. Бабка подозрительно поглядывала на них, чувствуя заговор.

Мать пришла с завода перепачканная грязью. Не только ноги до колен, но и платье, руки и лицо были в грязи. Она села на табурет и, рассматривая свои руки, сказала:

— Началось болото, теперь до рождества пропадать будем. Филиппов сапоги не подвязал к поясу — с ног стащило, еле руками выволок, так босым в завод и пришел.

Она закряхтела, по-мужичьи стаскивая сапоги, потом рассмеялась.

— Мотя, что на доменных работает, встала и ни туда ни сюда, как в кандалах. Стоит, слезы текут, руками машет. Ее молодые слесари, антоновские квартиранты, вытащили.

Бабка сердито сказала:

— Ты бы грязь на дворе сняла, а то нанесла воз земли.

— Сына своего учи.

Бабка вежливо проговорила:

— Лидка, возьми веник, прибери за барыней.

Мать покачала головой и тяжело вздохнула.

Вскоре пришел дядя Василий, и все сели обедать.

Поглядев на Степку, мать сказала:

— Что ж, ваше благородие, работать не возьмут тебя сейчас — увольнять людей с завода начали: печи не достроили, в шахте тоже, говорят, участки закрывают. Мне Андрей Андреевич прямо сказал: «Твое счастье, что летом пришла, а теперь ни за что бы не взяли». Что же с тобой делать, а?

— Я в школу могу пойти, — сказал Степка.

В разговор вмешалась бабка и рассказала, как на шахте, где работал ее покойный муж, соседка вздумала учить мальчишку, а тот, не будь дураком, подрос до четырнадцати лет и зарезал ночью конторщика.

И дядя Василий сказал:

— Где уж нам детей учить.

Проговорив это, он поглядел на свои руки и, подняв глаза на иконы, вздохнул.

— Зачем зря говорить, — сказала мать и погладила Степку по плечу, — никогда он вором не будет, учи его или не учи, он у меня парень честный.

— Да, такой честный — дальше некуда. Ты его спроси, на какие он деньги конфеты сегодня покупал, — рассмеялась бабка.

— Конфеты? — спросила мать и повернулась к Степке. — Ты где конфеты достал?

Степка смотрит на притихшую Лидку, она прикрывает рукой то место живота, где лежат съеденные конфеты.

Степка совершенно неожиданно отвечает:

— Украл.

Бабка во время разговора ела кашу, пихая ее в рот пальцами, похожая на жадное, неопрятное животное.

— Утешеньице! — сказала она.

— У кого украл? — совсем тихо спрашивает мать.

Степке хочется сказать, что мать ведь истратила всю его получку, он ведь не укорял ее за это, но он чувствует, что этого говорить нельзя, и отвечает:

— Из тех денег, что ты на хлеб оставила.

Бабка всплескивает руками и хохочет:

— Вот, вот, учить его, каторжанина, а он уже ученый!

— Молчи, старая, — говорит мать и ловит Степку за ухо.

Степка, вырвавшись, убегает из комнаты. Он зол на бабку — довела-таки, старая чертовка!

Степка пошел в дальний угол коридора и вынул из кармана камень. Хорошо бы показать этот камень деду с динамитного склада. Пожалуй, без матери лучше было. Пашка и тот боялся, когда Степка приходил из шахты. А теперь что? Правда, дядя Вася очень хороший человек: когда нужно вбить кривой гвоздь, он не распрямляет его молотком, а разгибает между пальцами, точно церковную свечку. Эх, была бы у Степки такая сила! А дядя Василий всех робеет. Афанасий Кузьмич как-то сказал ему: «Ты, Гомонов, не человек, а овца. Кабы все такие были, Густав Иванович себе по три дома на день бы строить стал». — «Что ж, господь с ним», — ответил дядя Василий. Вот отец! Его боялся весь двор. Бывало скажет: «Эй, тише вы там!» — и сразу у тети Нюши такая тишина, точно не люди, а мыши у нее гуляют и пьют водку.

Интересно было бы напоить водкой мыша: в лапах у него маленькая гармонь, он ходит пошатываясь и поет песни — «Разлуку» или эту, что пел солдат, пахаревский племянник: «Отправляют на Дальний Восток». Эх, вот он погулял, когда получка была! Вот это погулял!

Посидев в коридоре, Степка выходит во двор. Дождь, темень, холод. Вернуться, что ли? Мать спит, дядя Василий сидит за столом, подперев голову руками, и смотрит в потолок. Он подзывает Степку и, гладя его по голове громадной, но очень легкой рукой, шепотом спрашивает:

— Что, досталось сегодня? — и глазами указывает на спящую мать. — Ничего, ничего, ты не скорби. Главное, ты мать уважай, что ни скажет — выполняй. Ругать будет — молчи.

— Это бабка набрехала.

— Ничего, ничего, — говорит дядя Василий.

Ночью Степка шепчется с Лидкой. Почему-то Лида, обычно молчащая целые дни, ночью говорит быстро и оживленно. Степка рассказывает про рабочего, которому оторвало голову канатом: тело вывезли на-гора, а голову найти не смогли, и она прыгает, как блоха, по заброшенным забоям и кусает шахтеров. Потом он рассказывает о старике с динамитного склада: «Почти святой, — говорит он, — кругом головы светится».