Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга первая

Степка поднял с пола сосновую щепочку и пощекотал Павла по виску. Мальчик открыл глаза. Степка в страхе отдернул руку. На него глядели два темных печальных глаза. Казалось, что Павел все понимает.

И вдруг острое чувство жалости охватило Степку,

— Может, ты воды хочешь? — спросил он.

Павел молчал.

— На, погуляй, — сказал Степка и, вытащив из кармана белый камень, протянул его брату.

Глаза закрылись, и Степка замолчал; в лежащем тельце снова не было ничего живого.

Степка смотрел злыми глазами на мух, подбирающихся со всех сторон к Павлу. Они ползли по стене, летели от окна. Степка едва успевал справляться с ними. Он вкладывал в эту борьбу все силы; ему казалось, что он выполняет очень важное дело.

Вскоре вернулась бабка. Она наклонилась, разглядывая ребенка.

— Ах ты господи, боже ты мой, — сказала она и перекрестилась.

Вечером мать сказала:

— В воскресенье к доктору его снесу.

— Да ну их, докторов, — махнул рукой дед Платон. — Эти уж здорового залечат, а такого вот — в два счета…

— А я видел, доктор проезжал, — сказал Степка,

— Где проезжал? — всполошилась мать.

— На Донскую сторону, низом, через железный мосток.

Мать велела Степке стать у ворот и стеречь доктора.

Степка оглядел дорогу. Волы тащили крестьянскую телегу, груженную камнями; они так медленно ступали, что пыль едва дымилась вокруг их ног.

— Едет, едет, на директорских! — закричал он; и мать, на ходу застегивая кофту, выбежала из дома.

Быстро, нагоняя волов, по дороге мчалась пролетка, запряженная нарой вороных лошадей.

— Господин доктор! — крикнула мать и побежала к дороге. — Господин доктор!

Доктор оглянулся, тронул кучера, и тот натянул вожжи, остановил лошадей.

— Доктор, зайдите к нам, совсем кончается ребенок, — задыхаясь от быстрого бега и волнения, сказала она.

Сидевшая рядом с доктором женщина, счищая перчаткой пыль со своей жакетки, негромко сказала:

— Доктор, не забудьте, мне нужно в аптеку.

Лошади нетерпеливо постукивали копытами и оглядывались на кучера; кучер перебирал вожжи и покашливал, ожидая прикосновения руки, разрешающей ехать дальше; барыня в синей шляпе сердито смотрела на доктора и перебирала пальцами снятую с руки перчатку.

Доктор закряхтел и пожевал губами, рыжие усы его задвигались. Казалось, вот-вот он крикнет: «Трогай!» И в самом деле все хотели этого.

Одна только мать стояла, положив руку на кучерскую подушку, и смотрела в лицо доктору.

— Вот он, совсем близко, — проговорила она и указала рукой на дом. — Может, не хотите в гору подыматься, я его сюда принесу.

Доктор снова закряхтел и сказал:

— Ну что же, придется.

Барыня сердито и быстро сказала:

— Ведь вас вызывали вовсе не для того, чтобы заезжать ко всем.

— Вот что, уважаемая мадмазель, — сказал доктор, — я пользую не вашу семью, а семью Густава Ивановича. А если вы очень спешите — пожалуйста; я дойду пешком.

И, сойдя с директорской коляски, он пошел быстро по тропинке в гору.

— Какой же он больной, вон он ходит! — вдруг крикнул он, заметив Степку, раньше стоявшего у заднего колеса коляски.

— Да не этот, второй мой.

— Ну и ну, — покачал головой доктор. — Знал бы, ей-богу, не пошел. Я думал, шахтер заболел.

Он вошел в комнату и, сняв шляпу, сказал:

— Здравствуйте, ребята!

— Здравствуйте, господин доктор, — ответили в один голос Марфа, дед Платон и бабка.

Доктор сел на табурет и вытер платком лоб. Поглядев на деда Платона, он спросил:

— Вы в каком цехе работаете?

— Не работаю, господин доктор, — сказал Романенко, — через ноги.

— А, ясно и понятно. В шахте был по проходке?

— Правильно, господин доктор, в шахте, — ответил дед Платон, — на проходке Софии Наклонной.

И он развел руками в сторону доктора, выражая этим жестом: «Вот ты барин и в шляпе, а про нашу жизнь знаешь. Раз человек ученый и умный — ему все известно».

— Да, господа, — улыбаясь, сказал доктор, — я могу вас поздравить.

Он оглядел всех и торжественно проговорил:

— Получена телеграмма. Сегодня царь объявил конституцию.

— Это то есть как же? — спросил, покашливая, дед Платон. — В каком, значит, извините, смысле понимается?

Он произнес эти слова, и щеки у него стали розовыми от удовольствия. А Марфа кивнула Степке:

— Мой-то, мой — разговаривает!

Деда интересовал не самый смысл разговора, а внешний его ход: вот он сидит и ведет умную беседу с ученым человеком… И пока доктор рассказывал, дед Платон, улыбаясь, кивал головой, поддакивая, делая внимательное, понимающее лицо, а сам в это время мысленно дразнил Марфу: «Что, старая, видишь, как уважительно и политично разговариваю с доктором? Небось с тобой бы он не стал рассказывать?» А доктор подробно объяснял про свободу, про ограничение абсолютизма, про больничные кассы, профессиональные союзы, про конец произвола. Мать переводила глаза с доктора на деда Платона, с деда Платона на Павла, едва слышно скулившего в своей корзине, и лицо ее выражало нетерпение и злобу.

Марфа спросила, не начнут ли снова воевать.

Доктор начал объяснять про войну, а мать с тоской поглядела на Марфу: как это женщина не понимает?

— Скажи пожалуйста, значит, свобода выходит, — сказал, качая головой, дед Платон. Мать даже закряхтела, чувствуя продолжение разговора.

Но вот доктор спохватился и проговорил:

— Да, однако, давайте посмотрим больного.

Смотрел Павла он недолго, задал два вопроса, быстро написал на бумажке рецепт и сказал Ольге:

— Вот. Дотянет до зимних холодов, как говорят шахтеры — до белых мух, — будет жить, а не дотянет…

Доктор вздохнул и пожал плечами.

Выйдя из дверей, все увидели, что директорская пролетка стоит на дороге. И барыня в синей шляпке, и кучер, и лошади — все смотрели на запертые ворота, ожидая доктора. Даже мужик остановил волов и стоял поодаль, покуривая, любопытствуя поглядеть, как это доктор будет садиться в коляску. И одни лишь волы, равнодушные ко всему на свете, опустили тяжелые головы к земле и медленно жевали, роняя слюни.

— Ждут, — весело сказал доктор и, потрепав Степку по плечу, добавил: — Вот она, конституция, начала уже действовать.

Провожали его к самой дороге. Доктор шел очень медленно, чтобы нарочно позлить барыню.

— А Сережка, знаешь, уехал в Ялту, — сказал он Степке, — пятнадцатого ноября вернется. Ты приходи. Руки, руки мой! — крикнул он, садясь в пролетку.

Лошади сразу тронули. Степка ухватился за заднюю ось и отлично прокатился на директорских.

Он бы доехал до самого города, если б на Собачовке мальчишки не побежали вслед за коляской, крича:

— Дядя, сзади, сзади!

На следующий день Степка отправился в город заказывать в аптеке лекарство. Толпы народа стояли на всех углах. В аптеке желтолицый горбатый провизор, вращая глазами, то и дело поднимая плечи, разговаривал с приятелем.