Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга первая

— Ну и дура, — сказала мать. — Я бы таких женщин в тюрьму сажала. В заводе тоже рассказывали, гречка одна, старуха, полюбовника к себе приворожила, так он у докторов лечился, не мог от нее отстать. Прямо в тюрьму вот таких, как ее или Нюшку.

— За что же в тюрьму, — рассмеялась Марфа, — если у нее сердце молодое?

Степка обычно слушал разговоры женщин с большим интересом, но сейчас он даже начал ворочаться от нетерпения. Ему хотелось, чтобы они заговорили о боевой дружине, запальщике, о таинственных жестяных банках, забастовках. Но он так и уснул, не дождавшись интересного разговора.

На следующее утро Марфа сказал Степке:

— Можешь гулять сегодня, я в город пойду, на базар.

Степка отправился на старую квартиру. Казалось, все изменилось там. Из комнаты, в которой прежде жили Кольчугины, вышел крошечный мальчик и, переваливаясь на кривых ножках, побежал по коридору. Дверь тети Нюши была окрашена в голубой цвет, скамеечка перед домом исчезла. И все же многое осталось по-старому. Тот же запах шел с завода, тот же дым стлался по небу, тот же грохот стоял в воздухе.

Во дворе Степка встретил Мишку Пахаря.

— А Пашка здесь? — спросил Степка.

— Нет, он в Бердянск уехал. А ты что, боишься его?

— Пашку-то? — спросил Степка и усмехнулся.

Ему казалось непонятным, как Мишка Пахарь мог говорить о голубях, о драке с кривым Федькой, о резине для рогатки.

Потом они зашли в квартиру Мишки. Детей стало еще больше. Степка не мог их сосчитать, так как они все время ползали в разные стороны, и это сбивало со счета. Пахариха держала у груди самого маленького, ругала двух других, объясняла Верке, как лучше растопить печку, расспрашивала Степку про мать, сама рассказывала и в то же время свободной рукой белила заплесневевшую от сырости стену.

— Прямо пропадем от этого сорного ящика, — скороговоркой сыпала она. — Сколько просила хозяина, хоть на аршин перенеси к забору… Щепок еще наколи, не бойся, барыня, ничего тебе не будет… Что ж, она плачет все, бедная?.. Сколько я тебя, проклятую, ни мажу, а толку все равно нет… Душевная она женщина. Другая сказала бы: «Милости просим, до свидания». А она и старуху и калеку взяла, месяц только ведь прожили… Ну, чего тебе, чего орешь? — спросила она у младенца и снова сунула ему грудь.

Степка глядел на Пахариху и не мог понять, как это она везде поспевает.

— А эта, девочка гомоновская, пишут про нее что-нибудь? — спросила Пахариха.

Верка отвернула от печки свое тугощекое лицо и сказала:

— Он с ней жених и невеста, она ему письма пишет.

— Врешь ты, — сказал Степка и покраснел, — ни разу не писала.

Мишка, сделав Степке знак, крикнул:

— Ма, мы на улицу пойдем! — и поспешно, чтобы мать не успела ответить, выбежал во двор. — Ты с кем теперь дружишься? — спросил Мишка.

Степка не ответил и показал Мишке болячки на руках.

— Дрался с кем?

— Работал.

— А сколько получаешь?

— Нисколько, задаром.

— Ну-у, — протянул Мишка, — даром только дураки работают…

Степке мучительно хотелось рассказать Мишке о своей работе, и, чтобы пересилить это желание, он, подражая деду Платону, громко запел:

Очень беспокойное лето было в этом году. Мать, возвращаясь с завода, рассказывала, что во всех цехах снова снизили расценки, что на заводском дворе, перед рельсопрокатным цехом, устроили какую-то летучку, городовые ее разогнали, но летучка вышла из проходной и перебралась к речке, под заводской вал. Степка представлял себе эту летучку в виде странного существа с крыльями и клювом, вроде птицы. Ее гонят, а она жадно клюет зерно из-под сапог городовых. Мать была недовольна тем, что говорилось на заводе, она часто ходила вместе с бабкой в церковь, споря с Марфой — сердилась:

— Сами себе хуже делаем.

Казалось, только теперь ее по-настоящему забрала печаль. Вечерами она шумно вздыхала, лицо ее сделалось бледно-серым, покрылось желтыми пятнами; раз Степка видел ее плачущей. Он замечал, что бабка в последнее время стелила матери постель, по нескольку раз спрашивала, не нужно ли ей чего-нибудь. А мать, наоборот, раньше терпевшая бабкину воркотню, теперь то и дело кричала на старуху.

Степка решил, что бабка подлизывается. Если мать заболеет или умрет, некому будет кормить старуху, на Якова надежда была плохая. Безногий с приходом летнего тепла совсем загулял, иногда он по три дня не бывал дома и возвращался грязный, с опухшим лицом, пахло от него даже не винным перегаром, а кислятиной, как от плохо выдубленной шкуры. Руки у него дрожали, одежда оборвалась, и только серебряная медаль продолжала молодцевато блестеть. Бабка чинила его лохмотья и горестно вздыхала, а Яков, глядя на нее, хрипло говорил:

— Я все равно человек пропащий, меня жалеть не нужно.

И все молчали, соглашаясь с ним.

Яков иногда рассказывал про городские случаи, и выходило, что весь свет состоит из воров; рабочие, лавочники, попы, инженеры, городовые — все были мазуриками. И Степка не мог понять, почему Яков радовался этому.

Часто женщины вели между собой секретный разговор и тотчас замолкали, когда в комнату входил Степка. Ему казалось, что от него стараются скрыть дело с запальщиком. Вечером он взбирался на печку и начинал притворно громко храпеть, все ждал, чтобы заговорили о рабочей дружине. Но разговор шел обычный: Марфа шутила, а мать ругала бабку. И в мастерской шла обычная работа — с утра до вечера Марфа возилась с швейными машинками, самоварами и кастрюлями.

Степка однажды пошел на Донскую сторону посмотреть на запальщика. Он увидел непросыхающую лужу и подошел к забору. Какая-то женщина прошла к сараям и поглядела на Степку. Потом, возвращаясь, она одернула платье, оглянулась и снова увидела мальчика. Погрозив ему кулаком, она сказала:

— Все целишься, воришка! Вот я сейчас городового кликну.

Степка поплелся к дому.

Однажды Марфа сказала:

— Приходил заказчик, работу дал.

— Кто? — сразу взволновавшись, спросил Степка.

— Ну кто — дедушка Пихто. Звонков. — Она посмотрела на мальчика и, погрозив пальцем, добавила: — Ты только одно помни, Степка, что я тебе в тот раз сказала.

Вечером к дому подъехала телега; лошадью правил возчик, обутый в лапти.

— Принимай товар, — сказал он Марфе и начал сбрасывать на землю полосовое железо.

Рассматривая серо-голубые полосы, Марфа снова огорчилась и сказала, что из этого железа можно сделать немало хороших вещей — кроватей, дверных ручек и подков.

Дед Платон посмотрел на полосы, потом на жену и пошел в дом. И оттого, что он не спросил, откуда железо и для чего оно, Степка понял, что он все знает. Марфа велела мальчику принести побольше угля, а сама принялась закладывать выпавшие из горна кирпичи.