Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга первая

Он заметил Степку, стоящего возле стеклянного шкафа, и спросил:

— Что скажешь, мальчик?

Степка протянул рецепт. Провизор посмотрел на него и сказал:

— Присядьте пока, молодой человек, сейчас будет готово, — и, повернувшись в сторону маленькой дверки, откуда раздавался стук песта, крикнул: — Вера Абрамовна, возьмите, пожалуйста, cito.

Степка уселся на прохладную полированную скамью, стоявшую возле огромной стеклянной витрины.

Аптека нравилась мальчику. Звон колокольчика над дверью, таинственные запахи, банки с надписями — все было интересно. В каждой банке находилось свое особенное лекарство, на некоторых был нарисован череп с костями, и мальчик решил, что, должно быть, это какое-то наговорное зелье. Очень красивы были громадные, синий и розовый, шары, стоявшие на витрине. Степка думал, что они сделаны из цельного камня. Вот где радовались шахтеры, откопав такое чудо из-под земли. Он сравнивал огромные шары со своим камнем. Хоть они красивей, но предложи Степке провизор меняться — он бы отказался.

На обратном пути Степка остановился возле большой толпы, собравшейся у церкви. Какой-то человек говорил глуховатым голосом, размахивая картузом по воздуху:

— Братцы, ночью около синагоги нашли мешок, а в нем младенец, зарезанный и весь залитый кровью. Всякий может пойти посмотреть — в полицейской части, у пристава, находится этот мешок…

Степка жадно слушал страшный рассказ. Лицо говорившего казалось ему знакомым. И мальчик вдруг узнал человека, избившего его в день первой забастовки.

На следующий день мать вернулась домой до гудка. Не заходя в комнату посмотреть Павла, она прошла прямо в мастерскую, и Марфа вместе со Степкой одновременно оставили работу, лишь только взглянули на ее лицо.

— Ты что? Что с тобой? — спросила Марфа.

— Марфа, что на свете делается?.. Живых людей в печь бросают! — крикнула мать.

— Каких людей? Куда? Что? — спрашивала Марфа,

— Вот этими глазами видела, вот этими глазами!

Мать заплакала, потом напилась воды утерла лицо платком и, всхлипывая, начала рассказывать:

— Пришла утром в цех, стала на работу. Ну, как всегда. Только смотрю — народу у нас много; все точно на смену вышли, а без дела ходят. Что такое? А тут ко мне Пахарь подошел, он теперь помощником сталевара, на второй печи, и тихо так спрашивает: «Узнаешь вот этого?» — «Нет», — говорю. «Как же, говорит, он каждый день в проходной обыскивает». Глянула — он, верно. Одет по-рабочему, весь драный, только по рукам и можно признать. «Что такое?» — думаю. А тут, к плавке, из будки своей мастер выходит — крестный Степкин. Я его спрашиваю: «Андрей Андреич, что за люди?» А он: «Ты, говорит, свое дело знаешь?» — «Знаю». — «Какое твое дело?» — «Ну как какое? Известняк к печам подвозить». — «Вот исполняй его, а остальное тебя не касается». Выпустили печь, сталь по изложницам разливают. Слышим: сильный шум, крики во дворе. Тут все работу кинули, из цеха бежим. Смотрим, через двор народ идет, городские все больше. Флаг красный, поют, кричат: «Товарищи, идите с нами!» Они забор разобрали и прямо в завод… Вот тут-то и пошло.

Мать, успокоившаяся немного, снова взволновалась и начала громко всхлипывать:

— Вот тут-то и пошло… Эти как выбегут, они во всех цехах. «Бей их! — кричат. — Жиды ребенка зарезали… В печи их кидай!..» Такое пошло, господи боже ты мой!.. Народ потерялся… Одни этих отбивают. А в рельсопрокатном, знаешь, Гусев, Краснов — мужики семипудовые, что в стеклянных домиках… А они, господи, мальчики, девочки, чуть побольше Степки… к нам в цех забежали… А их в канаву, на изложницы, а ведь только плавку дали… Еще светятся… Господи… Крик-то, крик какой! Наш сталевар как бросится: «Злодеи, что делаете?» Лом схватил. Так его из револьвера… Господи… Пахарю морду в кровь разбили. Вот этими глазами я все видела…

До вечера мимо дома проходили растерянные люди, рассказывая о страшном дне. Прибегала Пахариха одолжить у Марфы денег и, плача, рассказывала, что Пахарю выбили передние зубы, он так опух — глаз не видно.

Степка слушал рассказы знакомых. Ему хотелось пойти к заводу, посмотреть, послушать, но мать грозно крикнула на него:

— Штаны сниму, веревкой, как собаку, привяжу!

Поздно вечером вернулся из города Яков. Он вытащил из сумки женские шевровые ботинки, два шерстяных платка и веселым голосом рассказывал:

— Погром пошел, на всех линиях жидов бьют, особенно на Четвертой, дом зажгли… Лафа: вино в трактирах без денег отпускают. Много вещей люди взяли.

Дед Платон, глядя на веселого Якова, покачал головой и сказал:

— Мелешь ты, Яша…

И Марфа Сергеевна сказала:

— Гуляй, Федул, пока ветер не подул. Верно, мелешь, точно тебе не ноги, а голову оторвало…

— Но, ладно, не гавкай тут на меня, — крикнул Яков и замахнулся кулаком. Он был совсем пьяный.

А перед тем как ложиться спать, мать совершенно расстроилась и впервые за все время поругалась с Марфой.

— Марфа, — вдруг проговорила она, — я тебе что скажу.

— Что?

— Не хочу, чтобы мальчишка в эти дела путался, звонковские.

— А что ему — что кастрюли, что это! Не ему отвечать.

— Ему все одно, а мне нет! — крикнула мать. — Одно душегубство от всего этого.

— А ну тебя, — сказала Марфа и махнула рукой.

— Слышишь, Марфа, — тихо, задыхаясь от волнения, сказала мать, — я ему руки поломаю, если увижу…

— Ты что, очумела, что ли, — закричала Марфа. — Я бы мертвых подняла! Ах ты, ей-богу, почумели все.

— Вот я тебе сказала, — повторила мать.

Доктор оказался прав. С приходом холодов Павел начал поправляться. Бабка считала, что Павла отпросили у бога молитвами, мать тоже думала так.

Когда выпал первый снег, Степка вынес Павла на улицу и показал ему зиму. Павел очень удивился, начал пялить глаза, потом вдруг залопотал и стал подскакивать, тянуться к белым пампушкам, выросшим на воротах. Бог весть что ему показалось, может быть, он принял всю эту зимнюю белизну за молоко.

— Это снег, ты не думай, дурак, — сказал Степка.

Вскоре снег начал быстро темнеть, а к концу дня он сделался совсем черным — завод и окрестные шахты надышали на него угольной пылью. Печально и строго глядела земля, покрытая черным снегом.

Перед самым гудком в дверь кто-то постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в сени. Степка слышал, как вошедший стучал сапожищами, сбивал снег.

— Эй, кто там? — сердитым басом крикнул Степка. Он был один с Павлом.

В комнату вошел высокий парень. Он потер руки, осмотрелся и спросил:

— Ты будешь Степа, а?

— Да, — ответил Степка и вспомнил: этот парень приносил летом листы жести.

Парень посмотрел на болтавшего ногами Павла и спросил:

— Звонкова ты знаешь?

— Знаю, да.

— Сходи к нему вечером, велел тебе.